Игорь Шестков - Приложение к собранию рассказов в двух томах. Том 3. Пациент 35

Опять попал в ловушку. Сколько уже их было тут, на прекрасном Западе. Не хочу перечислять. Глупая лошадь.

Решил уйти домой прямо сейчас. Ночью.

Но все ворочался на матрасе… никак не мог заставить себя встать… и убраться отсюда. Хотя и воняло нестерпимо и даже начало казаться, что чертов мертвец все еще лежит там. в темном углу. Как черный мешок.

Даже глухие его стоны услышал.

Сейчас он встанет и похромает ко мне… роняя на нечистый пол свои внутренности…

На голове его шлем с огненно-красным гребешком… в левой руке меч.

Как раз тогда, когда я решительно скинул с себя одеяло… ко мне постучали.

Нет. не во входную дверь… а в балконную.

В обманчивом лунном свете я разглядел фигуру человека.

Кто это? Вор?

Вор стучать не будет, а разобьет стекло и влезет. Значит, не вор.

А может быть, все-таки вор, проверяет, есть ли кто дома…

Привидение, мертвец, вампир, оборотень или еще какой-нибудь выходец с того света?

Не верю в привидения. Да и зачем духу стучать — он же может войти и сквозь стену.

Встал, завернулся одеялом и, стараясь не смотреть в темный угол, которого боялся куда больше балконного посетителя, подошел к двери…

На балконе стояла бомжиха. Грязная, страшная, в отвратительной одежде…

Старая или молодая — не разобрал.

Как она забралась на балкон четвертого этажа? Забралась. И барабанила в стекло. Настойчиво, но не очень громко.

Что мне было делать? В полицию звонить не хотелось.

Открыл балконную дверь.

Женщина, ни слова не говоря, проскользнула в квартиру… как собака или лисица…

И тут же кинулась в туалет.

А я сел. как был, в одеяле, обратно на матрас. Не удержался, посмотрел в темный угол. Никого там не было… только багровые разводы на почерневшем линолеуме, казавшиеся в лунном свете перламутровыми.

Я слышал, как она мылась… потом стирала белье. Минут через сорок вышла… в ужасной черной куртке на голое тело. Босая. Постиранное белье развесила, как могла — в туалете и на дверях.

Села рядом со мной… спросила хриплым, низким голосом:

— Ты кто?

Я назвал себя.

— Сигареты есть?

— Нет.

— Мартин где?

— Он что, тут жил?

— Жил. Где мебель, вещи?

— Не знаю. Выбросили, наверное. Я — новый жилец. А ты кто?

— Я Магда.

— Ты бездомная?

— Да, но прописана — тут.

— Мне маклер сказал, квартира сдается.

— Пусть твой маклер сам себя в жопу…

— Как ты влезла на четвертый этаж? Почему снизу не позвонила? Я бы открыл.

— Я звонила, звонок не работает. Пожрать у тебя есть что?

— Ничего нет. Кофе есть горячий. Сладкий. На, пей.

Магда жадно выпила мой кофе. Я наконец разглядел ее лицо. Худое как смерть.

Страшное, измученное, злое лицо. Наверное колется. А чтобы деньги заработать — проституирует.

— Хочешь палку кинуть? Дай двадцатку и вперед. В любую дырку.

— Нет, не хочу. А двадцатку дам тебе и так.

— Богатый?

— Нет, мне тебя жалко.

— Трахни меня, я чистая. Я не привыкла принимать подарки… У меня есть для тебя сюрприз… любишь сюрпризы?

Магда взяла мою руку и резко сунула ее себе в промежность. Я руку отдернул, но успел почувствовать там то, что там никак не должно было быть.

Магда громко захохотала…

Сбросила с себя куртку…

В следующее мгновение я пожалел, что впустил ее в квартиру.

Голая Магда заревела как гиена, кинулась на меня… несколько раз ударила сухоньким кулаком по лицу… начала душить. Острые как стекло ногти впились мне в горло.

Я был в шоке. Зачем она… он… делает это? Зачем? Я впустил ее в квартиру…

Только когда я испытал страшный приступ удушья… во мне проснулись сила и желание защищаться. С огромным трудом я отодрал ее худые, крепкие, как стальные клещи, руки от моего горла, не позволил ей вцепиться когтями мне в глаза, в нос, в уши.

Мы колотили друг друга кулаками, локтями, коленями. Мне казалось, в драке участвует кто-то еще… третий… Мартин?

Сцепились в бьющийся комок…

После пяти минут отчаянного боя, мне удалось наконец завернуть ей руки за спину, а потом и закрутить ее в куртку. Трудно было удерживать озверелую чертовку и одновременно раздирать на полосы мою майку. Но я осилил и это. Связал гадину.

А в рот ее вставил кляп.

Самое время было звонить в полицию. Не позвонил. Впал в прострацию и просидел, ничего не делая, минут тридцать.

Магда затихла, закрыла глаза. Заснула?

Попробовал с ней поговорить. Вынул у нее изо рта кляп.

— Какого черта ты на меня напала?

— Пососи, козел вонючий.

— Если кто тут и вонючий, так это ты и твой мертвый сожитель. Которого ты оставила тут протухать.

— Пососи… дерьмо собачье, русская свинья.

Магда набрала в рот побольше слюны и плюнула мне под ноги.

Мне захотелось сделать ей больно. Очень больно.

Мое, обычно довлеющее себе, нравственное чувство отступило в доисторическую, магическую тьму…

Я слышал безумные крики шамана… видел танцующие на стенах тени…

Необоримое, острое как бритва плотское желание превратило меня в зверя.

Я опять засунул ей в рот кляп. Затем широко расставил ей ноги и привязал их к батарее парового отопления. Когда я все это проделывал, бомжиха бешено лягалась и мычала.

Руки ее были круто завернуты за спину. Бедра раздвинуты. Она была в моей власти.

Я рассмотрел ее тело. Худое, жилистое, крепкое. У Магды были широкие плечи, узкие бедра, небольшая женская грудь со смуглыми острыми сосками. Член, как у мальчика лет двенадцати, а под ним, вместо яичек — вульва взрослой женщины. Лет ей было около сорока… кожа на руках не была исколота. Странное существо. Гермафродит. До этого видел такое только на картинках.

Вынул из брюк узорчатый ремень… и начал ее хлестать…

Сколько времени я это делал — не знаю. Законы человеческого общежития не имели для меня больше никакого значения. Я выл от наслаждения.

Вокруг меня плясал хоровод бомжей… они трясли бубнами и размахивали как дубинами колоссальными фаллосами. За бомжами шли живыми дергающимися в такт рядами бесчисленные солдаты… ехали неуклюжие грузовики, тащившие на прицепах тяжелые толстые ракеты… тысячи прожекторов буравили пахнущее гарью небо. Уродливый кобольд с безумным лицом кричал в микрофон: Хотите ли вы тотальной войны?

В какой-то момент, я осознал, что лежу на своей пленнице, насилую ее, кусаю ей губы и пью ее кровь.

Встал, оделся, завернул в окровавленную простыню ее подозрительно маленький, не больше детской куклы, труп, вынес его из квартиры… и бросил в Ландверканал.

Вернулся в квартиру на Кауерштрассе и лег спать на матрас. Никто в ту ночь больше меня не беспокоил.

Проснулся с чудовищной головной болью.

И с ужасным чувством непоправимости содеянного.

Приготовился идти в полицию, хотел учинить явку с повинной, как Раскольников. Попрощался со сладкой европейской жизнью.