Анатолий Кузнецов - Огонь

Павел вытащил записную книжку и написал в ней: «Сознательность».

Парторгу это понравилось, он удовлетворённо закивал:

— Конечно, можно упомянуть ещё и то, что коллектив, безусловно, политически зрелый. Регулярно, без всяких срывов в доменном цехе проводятся политзанятия и, отметьте, при большой активности участников. Очень большой. Иные лекторы приходят просто мокрые. Позавчера была у них очень бурная беседа о международном положении. Да, и самое главное-то: переходящее знамя доменный цех держит уже третий год!

Забавно, но когда Павел тогда разбежался побеседовать, парторг на него накричал; теперь Павел очень хотел уйти, а парторг разговорился так душевно и горячо.

— А хотите, так и быть, вам тему подарю? Отличнейшая тема, поле для размышлений! Вы подумайте: в старое время требовались десятилетия, а то целые поколения, чтобы какой-нибудь мужик из деревни или другой слой — горожане, мещане какие-нибудь превратились в индустриального пролетария. Тем более с социалистическим сознанием! А теперь этот процесс идёт с колоссальной быстротой. Они проходят школу трудовых резервов, затем буквально считанные годы на заводе — и перед нами настоящий рабочий класс!

— Да, — сказал Павел, — это так.

— Вот что поразительно. И мы настолько привыкли, что не удивляемся!

Тут подошел давешний пожарник, вмешался с вопросом:

— А что оно, граждане начальники, загорится скоро?

— Скоро, скоро, — сказал Иващенко. — Скоро только блохи ловятся.

— А чего ещё? Чиркай спичку да зажигай.

— Вы полагаете, — спросил парторг, улыбаясь, — что домны зажигаются спичкой?

Пожарник смутился и отошёл. Павел тоже смутился: и он до сих пор не знал, как зажгут домну. Чёрт его знает, а в самом деле?…

— Вот так-то, — сказал Иващенко. — Я бы на вашем месте просто запутался, потонул бы в темах и проблемах, которые вертятся вокруг одной только этой домны, а она — это капля в море нашего движения. По недавней статистике в Советском Союзе каждые восемь часов вступает новый промышленный объект. Каждые восемь часов! Но я вас заговорил, а вам и поспать-то негде. Вот ключ от кабинета политпросвещения, с утра там никого нет. Только ключ потом не забудьте вернуть!

— Вот за это спасибо! — поблагодарил Павел.

Он уже был у железной двери, когда вспомнил, что сегодня ведь должно быть двадцать шестое число. Он быстро обернулся. И только присвистнул от удивления.

На домне белел плакат с совершенно отчётливыми цифрами: «Дадим металл 29 января!». Шестёрка волшебным образом перевернулась вверх ногами! Павел, всем телом содрогаясь, стал беззвучно хохотать. Смех был несколько истеричный, потому что он не мог справиться с ним до самого управления: только вспоминал эту самую шестёрку, так и принимался смеяться.

В управлении он отыскал кабинет в самом конце коридора, очень тихий и просторный. Пахло газетами. Раскалённые батареи тихонько пощёлкивали. Дивана, к сожалению, не было. Павел составил в ряд несколько стульев, подстелил пальто, положил под голову подшивки газет и только закрыл глаза — тут же и заснул, как в океан нырнул…

Павел проснулся мгновенно, словно кто его ударил. В кабинете было темно, из окон падал на стены слабый свет уличных фонарей. Он вскочил, подбежал к окну и удостоверился: действительно стемнело. Первой мыслью было: всё проспал, там давно зажгли, а его никто не разбудил. Поспешно заперев кабинет, кинулся в партком, подёргал ручку, потом подёргал ручку библиотеки: всё закрыто. Он скатился по лестнице и стал трясти дверь комнаты, где помещался пост содействия стройке домны.

— Чего ломишься, пожар? Давно все ушли, — сердито крикнула сонная вахтёрша. — Ты кто таков?

Павел сбивчиво объяснил и в доказательство предъявил ключ.

— Ключ они велели у меня оставить, — сказала вахтёрша.

— А не слышали, домну не зажгли?

— Не знаю, не знаю, какую ещё домну…

Павел побежал в доменный цех. Сколько ни вглядывался — огня издали не было видно, над домной ни малейших признаков дыма, это его несколько успокоило.

Он поднялся по трапам, толкнул металлическую дверь — и растерянно остановился. Цех, или, как сказали Павлу вчера, литейный двор домны, был совершенно пуст. Даже многочисленные лампы под необъятным потолком были погашены, кроме одной, из-за чего цех стал похож на мрачную колоссальную пещеру. У печи не виднелось ни души, но два открытых отверстия фурм светились, и Павел поспешил к ним, полагая, что там, внутри, кто-нибудь есть.

В домне так же ослепительно горела висящая на проводе лампа. Помост закончили, он был великолепен, но ещё по всему гигантскому кругу были выставлены брёвна, наклонно прислонённые к стенам, скреплённые скобами, так что внутри печи получилась как бы глубокая деревянная чаша, что-то похожее на треки мотогонок, что кочуют по ярмаркам, но не со столь вертикальными стенами.

Стояла так же лестница, головокружительно пахло пилеными дровами. Но не было ни души, словно ударили тревогу, и все сразу сорвались и убежали,

Павел, наверное, ещё не совсем проснулся, потому что потряс головой, чтоб убедиться, не спит ли он, бесцельно походил у подножия печи. Его одинокие шаги по мостикам и металлическим трапам чётко отдавались эхом, и он почувствовал сосущее чувство покинутости, одиночества, словно бы остался один на целой земле.

Поскорее выйдя наружу, он направился к старой домне, куда его водил Селезнёв. Свист и грохот двора показался ему приятной музыкой, а старая домна — доброй, ласковой печкой; она умиротворяюще гудела, пышущая теплом, с запечатанной лёткой, варила своё чугунное варево. Люди из бригады были Павлу незнакомы, он спросил у них, где найти обер-мастера.

— Домой пошёл, — сказали ему.

— Но придёт? Скоро?

— Зачем скоро? Завтра придёт.

«Вот так чёрт возьми», — подумал он и спросил, где живёт обер-мастер. Ему рассказали. Долго объясняли, подробно, даже нарисовали в записной книжке план, который, как вскоре выяснилось, был настолько толковым, что привёл Павла прямо к подъезду.

Фёдор Иванов жил в самой современной части Косолучья, в типовом пятиэтажном доме, квартира на верхнем этаже. Дверь долго не открывали, вероятно, потому, что не слышали звонков: за дверью был шум, возгласы, детский визг, какие-то удары. Наконец она распахнулась, на пороге появился сам Фёдор и радостно завопил:

— Вот это да! Так заходи ж скорее, грейся, только хаоса не пугайся!

Павел шагнул через порог и тут же чуть не полетел, споткнувшись о большой игрушечный паровоз: пол был весь усыпан игрушками. Из дверей побежали дети, много детей, как показалось Павлу, целый детский сад. Он снимал пальто, а они уже принялись дёргать его за штаны, лезли в карманы, а один предпринял попытку взобраться на спину, откуда был, впрочем, тотчас Фёдором снят.