Игорь Шестков - Собрание рассказов в двух томах. Том 1. Мосгаз

Появился режиссер Андрей Некрасов. Высокий, в кудрях. Русский Д’Артаньян. Показали фильм. К сожалению, по-английски. А я английский со школьных времен ненавижу. В каждом третьем кадре выныривал сам Д’Артаньян. Во всех ракурсах. Задумчивый. Озабоченный. Глубоко сочувствующий. Еще более глубоко сочувствующий. И еще немножко глубже…

Березовского снимали крупным планом. Неприятное лицо. Старческие пятна и пятнышки, морщины, отвислости, не лицо, а шагреневая кожа. Портрет Дориана Грея, тот, последний, ужасный…

Умный еврей, обаятельный. Но гордыни в нем… Океан. Вот, что деньжищи с человеком делают. А ведь на лице уже кладбище видно. И крестики и звездочки и надгробья. Ухмылочка, еще одна, и еще одна, покруче, легкое разочарование, жалоба, опять ухмылочка. Скользкий дядя.

Показывал Некрасов и несчастную Политковскую. Красивая, печальная женщина. Единственное, что я понял из ее английской речи — никому ее работа не нужна. Не хотят русаки ничего знать про Чечню. Им так легче семечки лузгать. Казалось, она предчувствовала смерть. И, может быть, даже желала ее. Сколько можно орать в пустоту. Показывать убитых детей. Взывать к милосердию, которого нет. Их же ни в чем не убедишь, они давно уже перестали быть людьми, отупели. Воют только над своими. А на других им плевать. Зачем горло срывать? Они все равно не услышат. Будут и дальше тележвачку жевать, смоченную ядовитой путинской слюной.

Сидят напротив друг друга Некрасов и Литвиненко, тени фиолетовые на белый экран отбрасывают. Неудачная декорация.

То, что говорит Литвиненко, думающие люди моего поколения понимали шестнадцати лет отроду.

КГБ-ФСБ — организация государственных бандитов, в прошлом обслуживавшая партийных боссов, а теперь государственных начальников и всех, кто хорошо платит. Занимается слежкой, шпионажем, вымогательством, шантажом. Контролирует финансовые потоки и ресурсы, крышует экспорт в Европу наркоты… Опасность для всего человечества.

От его откровений разило наивностью неофита. Догадался. Хорошенько им послужив. Поработав в Чечне… Сколько же тебе понадобилось времени, дорогой Саша, чтобы понять очевидное.

Фильм закончился. Поаплодировали Некрасову. Заслуженно, хотя фильм был серый. Задали несколько общих вопросов. На которые Некрасов также обще отвечал.

Моя подруга, английским владеющая еще хуже меня, спросила шёпотом: зачем Литвиненко отравил Березовского? Неужели для того, чтобы сделать приятное Путину на его день рождения? И что там была за женщина, вроде бы полячка? Правильно, ответил я: это полячка, Марина Мнишек.

После небольшой паузы приступили ко второй части.

На сцене установили стол. Вначале чтец читал книгу по-немецки. Минут сорок. Я задремал. Затем миловидная вдова отвечала на вопросы. Ясно, четко, эмоционально. Формулировки ее речи были явно отточены многоразовым повторением. Марина Литвиненко борется за честь и достоинство мужа. В конце выступления она заявила: «Если когда-нибудь в России захотят узнать правду о том, каким был Саша, я поеду, я расскажу…»

В том то и беда, что они знают, каким он был, за это и казнили.

После вдовы выступал господин Гольдфарб, похожий на уменьшенную в значении копию своего патрона Березовского. То же лицо. Те же гримасы, ухмылки, переходы от легкого презрения к доверительному тону, затем к иронии и завуалированному усталому хвастовству.

Господин Березовский решил, что поддерживать оппозицию в России это выбрасывать деньги на ветер… Через меня прошли десятки миллионов долларов… Надо доказать западным странам необходимость скоординированного давления на Россию… Как Рейган на СССР.

Все вроде правильно. Но почему неприятно его слушать? Как-то слишком легко перечеркнул денежный мешок Березовский и за ним его подручный другую Россию. Оскорбив этим многих честных российских демократов. Показал им шиш. Переложил ответственность.

Говорил Гольдфарб умно, тонко, политично. Но ничего нового не сказал. Почти в каждом его слове слышалось зевающее высокомерие богатого, хорошо устроившегося иудея. Капризная брезгливость интеллектуала. Рискуя навлечь на себя гнев сверхчувствительного читателя, заявляю — этот обаятельный гонор — главная причина ненависти к евреям во все времена. Не их деньги, не их талант, даже не мнимая богоизбранность. Масляная вкрадчивость. Трупный яд приветливости вечного жида.

А не наплевать ли тебе, дружок, на бывшего гэбэшника и его семью? По-немецки звучит твоя книжка как-то плоско, пресно. И сварганил ты ее удивительно быстро. Спринтер.

По дороге домой говорил сам с собой.

Ну вот, посетил ты эту презентацию, посмотрел фильм. Прояснилось что-нибудь в башке? Нет. Кто убил Литвиненко? Какой-нибудь гэбэшный генерал, на которого Литвиненко, отличавшийся хорошей памятью, компроматнк завел. Или крупный чиновник. Начальник. Путинский банщик. Или резидент в Англии. А может и сам Путин. Не важно, кто приказывал, кто выполнял. Его убила Родина-мать. Это главное. Послала этим сигнал. Не только Березовскому, всем нам. эмигрантам, всему русскому Зарубежью. Сидите тихо, или всех траванем. Будете корчиться, бляди! А нынешние ваши хозяева нам слова не скажут.

Мы этот сигнал поняли. Другого и не ожидали. Все в порядке. Мир таков, каков он только и может быть.

В киоске у вокзала мы купили два вегетарианских дёне-ра с козьим сыром. Дома пили чай с медком.

Утром, за кофе, я спросил свою немку: что тебе из вчерашнего больше всего запомнилось?

Она ответила: элегантные туфли господина Гольдблю-ма. Тебе такие не по карману…

— Минула Селянинович — любимый герой трудолюбивых людей! Он олицетворяет наш великий русский народ. Минула — крестьянин, простой пахарь, богатырь мирного труда! — объясняла учительница русского языка и литературы Прина Аркадьевна Зверева.

— Буранова, ответь, почему наш народ любит Минулу Селянпновича?

Уля Буранова встала нерешительно и от волнения зевнула.

— Не спи, Буранова! — попросила учительница.

Уля поправила юбку. Посмотрела вниз, на парту.

Поверхность старой парты, расписанная поколениями деревенских школьников, походила на стену неолитической пещеры. Особенно выделялось искусно вырезанное безымянным умельцем известное русское неприличное слово из шести букв начинающееся на — «п». Непонятно, было ли оно призывом или констатацией. Криком души отчаявшегося или гласом вопиющего в пустыне. В любом случае, оно давало ясный ответ на многие фундаментальные русские вопросы.

Уля сжала узкие краплаковые губки, напомаженные мамашиной помадой и припудренные, чтобы скрыть шрамы от неудачных операций по исправлению заячьей губы, потом улыбнулась неловко, покраснела, закряхтела, но выдавить из себя так ничего и не смогла.