Таисия Пьянкова - Я – дочь врага народа

– От сатана! – отзывается Олесиха. – Прости ты меня, Богородица, на худом слове!

– Ишёл бы, сучий кот, до Федоськи Рябой. Та бы и за козла бы заползла… Не слушай ты меня, Царица Небесная.

– На-а вот! – не принимает Калиновна соседкиных слов. – Разбяжалси! Ага! До Фроськи? Чё ему падалик-то всякий собирать? Яму ж надо то яблочко, которо на высоте держится…

– Оборвёт девку паскудник! А может, свататься подался?

Но Калиновна досадует на Олесихину наивность:

– Свататься… От сватов прятаться…

Школа забыта… Ночной мороз ещё не отпустил дорогу, но уже сыровато. Весна ранняя. Солнце жаркое. Но Лиза этого не замечает. Она летит прямиком. Пятистенок охотника Череды на самом краю села.

Утро больно яркое. В тёмных сенях с улицы сразу ничего не разглядеть. Лиза наскакивает на пустое ведро. Падает. Сумка с учебниками летит в сторону. Запертая избяная дверь обшита войлоком. Стук получается никчёмный. Лиза подхватывает ведро. Колотит им о косяк до той поры, пока дверь не выставляет перед нею знакомую, свекольного цвета, рожу. Лиза с маху лупит ведром по этой красноте. В страстях она не видит, что ведро старое, в зазубринах…

Цывик ошарашен. Но Лиза не в себе. Она повторяет удар. Цывик хватается за щеку. Рука в крови. Он успевает и нюхнуть ладонь, и отбить ею очередной удар. Накинутый на нём пиджак при этом распахивается, и перед Лизою отворяется его не застегнутый гульфик.

Содержимое, покрытое подштанниками, выпирает знакомым бугорком…

Лиза отшвыривает ведро, хватается рукою за тот курганчик так, чтобы Цывик не вырвался. Тот орёт. А Лиза пятится через сени на улицу. У Цывика от боли не хватает, знать, силы ударить девочку, и кажется, что её руку разожмёт только смерть!

Где же было старенькой Калиновне угнаться за девочкой. Она вбегает во двор тогда, когда весь театр оказывается уже на крыльце. Но и старушке требуется минуты две, чтобы осознать происходящее. Спасибо Олесихе: пособила расцепить Лизины руки…

А потом? Потом до самой ночи, от дома к дому, село взрывается хохотом. Только один таёжник Череда ничего не знает. Домой он возвращается лишь под утро.

– Не спится? – устало спрашивает он квартирантку. – Али всё болеешь? Пройдёт, успокаивает.

Череда немногословен, как все таежники. С последними словами он вешает ружьё на стенку, с ними ложится, с ними засыпает.

Тут же просыпается. От выстрела.

Алёна лежит на полу, в своей комнате. Крови почти нет. Только дырочка под левой грудью…

Лизы нет в детдоме. Лизы нет и во всём селе. И вот уже двое суток Лизу ищут в тайге – не находят.

А у Калиновны здоровенная собака, у которой не конура – особняк. Его косматая хозяйка снюхалась с Лизою ещё с осени.

Играя с собакой, девочка иной раз прячется в будке и велит себя охранять. Тогда псина ворчит на всех, кто оказывается вблизи. Равно и на Калиновну. Похоже, понарошку.

А сегодня она даже уши прижимает, даже скалится.

– Сдурела! Тя чё холера разбирает? Уж не ощенилась ли? Когда успела?

Она намеревается заглянуть в будку, но косматая пятится, закрывает задом пролаз, щетинит загорбок.

– А то! – догадывается Калиновна и скоренько несёт из дому полную миску варёной картошки да со сметаной.

Сама же затаивается в сенях – подсматривает.

Собака не кидается на угощение. Она позволяет высунуться из конуры Лизиной руке, чтобы втянуть посудину вовнутрь. Лишь когда наполовину опорожненная чашка выставляется обратно, собака подходит к ней.

– Вона! – подтверждает Калиновна свою догадку, приближается до конуры, хлопает ладонью по её покрышке, шепчет ласково: – Уже все дворы проискали – не явятся боле. Вылезай давай. Пошли в избу. А там чё ни чё придумаем.

Лиза выползает на свет помятая, зачуханная…

Неделей из Новосибирска приезжают родители сестрицы Алёнушки: однорукий солдат-отец и полуслепая от слез мать. Следующим утром гроб вызволяют из могилы, а чуть позже Калиновна сообщает Лизе:

– Лежит прям живёхонька! Кровя из-под носишка чуток выступила – родню чует. Сёдня аккурат девять дён. Поминки будут в детдому справлять. После повезут до самого Барабинску на колхозной машине. Ею Никиток управляет. Он мне родня по мужу, по Ивану. Хо-ороший парень! Я об тябе открылась Никитку. Поскольку тебя уже нихто не ищет – согласился взять с собою. Как соберутся ехать, ён подвярнет машину до нас. Ты в кабину к яму и ныряй. Если чё, плямяшкой зовись. А тут тебе – каюк! Витька угробит, как пить дать…

– Давай, милка, – говорит она, когда под окошком её дома останавливается колхозная полуторка, в кузове которой над невидимым из окна гробом сидят в тулупах Алёнины родители. – Узелок со снедью не забудь, – напоминает Калиновна.

– Ехай! – торопит она Никитка, когда Лиза прячется в его кабине. Вослед ей она творит крестное знамение и шепчет: – Господь тебя храни!

Никиток ночью доводит грузовик до Барабинска, тормозит у вокзала. Тут гроб с сестрицей Алёнушкой должен быть перегружен в товарный вагон.

Когда же Никиток спохватывается, Лиза уже стоит во дворе дома не забытого ею майора милиции – Ильи Денисовича.

Дверь дома не только заперта, но и заколочена горбылями. Зато сараюшка во дворе – настежь.

Хозяева, видно, скотины не держивали – подстилки на полу никакой. Зато в углу сусек без крышки, в котором старый половик. На нём Лиза и сворачивается калачиком…

Просыпается от холода.

Апрельская ночь. Тихо. Даже собаки не брешут. Лиза выбирается из ларя и бредёт, чтобы согреться, по тёмным улицам…

На пути сквер со скамейкой. Лиза укладывается, закрывает глаза.

Снится Татарское болото, где стриженые камыши расходятся ровными аллеями.

Лодка с нею сама собой скользит по воде, правит на поперечную прогалину, по которой слева движется деревянный крест. На нём – тёмный Христос! Он держит правую руку на сердце. Левую поднимает и опускает, при этом светлеет. Повторный взмах – и вновь темнота! Лодка торопится прочь…

Лиза уже – на берегу! Перед нею особняк. Её окружает мелкая ребятня. На берегу, в белом балахоне – Христос! Он грозно лает:

– Эй, девка! Просыпайся!

Лиза подхватывается на скамье. Пожилой милиционер держит её за шиворот. Молодой унимает собаку.

– Пусти! – дёргается Лиза в руках пожилого. – Не бойся, не убегу…

В отделении Лиза выкладывает, что её вынудило пуститься в бега. Усмешек нет. Значит – верят. Детдома она не называет, а то вернут. Никто и не настаивает. Всем понятно – не назовёт.

Начальник за столом загибает пальцы:

– Май, июнь, июль, август… Четыре месяца до учебного года…

Велит тому же, молодому, милиционеру: