Борис Акунин - Сказки народов мира

— Молодес… Ифь, красивый какой. Фто в это я раньфе молодсев не пробовал? Эвон они какие бывают…

И коснулось щеки что-то липкое, мокрое, донельзя противное. Иванушка и заорал бы, да паралич не дал.

— Тьфу! — прошамкал воздух. — Сухая лофка рот дерет. Эй, молодец, а ну-ка поплась. Я тя сяс малость разморозу.

Полегче немножко стало. Руки-ноги не задвигались, но хоть глаза заморгали, и губы размягчились. А еще, откуда ни возьмись, прямо перед Иванушкой соткалась рожа — ух, скверная!

Обтянутый морщинистой кожей череп, поверху седой пух. Впалые глазницы будто черные ямы. Желтоклыкастый рот. Костлявый подбородок.

— Столько ты девичьей красы слизал, а такой урод! — сказал Иванушка ожившими губами. — Не в коня корм. Не буду я плакать. Так лижи, не подавись. И ты, Василисушка, не плачь. Не тешь его, облезлого.

Молвил дерзкое слово и приготовился лишиться жизни. А на кой она такая нужна? Не жалко.

Оскорбился Кощей, расшумелся. Никто ему такого прежде говорить не насмеливался.

— Не урод я, — кричит, — не урод! Мне три тысси лет, а я вшё молодцом! Сяс тебя невежу в свинясий помет преврасю!

— Ладно ль оно будет, гадить в собственной спальне-то? — спросил Иванушка в пустоту, потому что Кощей сызнова исчез. — В хлев меня сначала доставь или куда.

Выгадать бы сколько-нисколько времени. Вдруг какое чудо явится, спасет?

Оно и явилось, чудо. На то она — сказка.

Отворилась тут дверь, послышался звонкий голос.

— Мое почтенье Кощею Кощеевичу!

Василиса Премудрая!

— Тебе-то зачем пропадать? — крикнул ей Иванушка. — Отпусти ее, старче! На что она тебе? Она, вишь, косая, некрасивая!

Другая дева насмерть бы обиделась, а Василиса Патрикеевна ничего. Очень уж мудрая была.

— Не обо мне, — говорит, — речь, а о драгоценном здоровье Кощея Кощеевича. На что твоему степенству утруждаться, черт-те кого лизать? А заразная попадется? Не всякая хворь сразу видна. Ты бы лучше, батюшка, моего декохту молодости попробовал. Я его по волшебным книгам варила. Мазнешься два раза утром да два раза вечером — и молодость тебе будет, и краса. Испытай-ка. — Протянула хрустальную склянку. — Да не опасайся, мажь. Чего тебе станется, бессмертному?

Склянка сама собой у нее из руки исчезла. Открутилась крышечка. Вылезла щепоть мази, растерлась по воздуху — и нарисовалась Кощеева рожа, такая же тощая, как прежде, но, пожалуй, малость поглаже.

— Хорофо-то как… Свежохонько… Дуфисто, — прошамкал старичина. — Кожа дыфит!

— Отпусти ты их, а я тебе за это бумажку дам, где прописано, как декохт варить. И других дев больше не кради. На что они тебе теперь?

— Про других не жнаю, привык я, — проворчал Кощей. — Люблю, когда девки пласют. Но энтих ладно. Жабирай. Хотя невежу этого надо бы, надо в свинясий помет превратить.

Свалился расколдованный Иванушка на пол, сами собой пали с Василисы Прекрасной путы, схватила Премудрая обоих за руки — и скорей, пока изверг не передумал, побежали они по мраморным полам, а потом по каменистой пустыне прочь из Кощеева дворца, из Треклятого царства.

Только за лесами, за горами остановились перевести дух.

И сказала Василиса Премудрая Василисе Прекрасной:

— Давай решать, с кем ему быть, Иванушке, — с тобой или со мной.

— Со мной, — отвечала Прекрасная. — Он меня любит, счастлив без меня не будет!

— А без меня он пропадет, сама видела. Ты его любишь? Коли любишь — делай, как для него лучше.

— Э, э, девы! — зашумел Ясны-Очи. — Может, я сам решу, с кем быть?

Но Василисы на него только махнули: помолчи.

— Без тебя он пропадет, без меня несчастен будет, — пригорюнилась Василиса Прекрасная. — Что же делать?

Правду сказать, Прекрасной она уже больше не была. Просто красивой. Часть лепоты Кощей-то все же слизнул. Но такой Василиса Елисеевна Иванушке еще больше нравилась.

У Кощея, перед смертью неминучей, он не заплакал, а тут слезы из ясных очей сами полились.

— Что же это, — говорит, — с одной из вас мне расставаться? А вот, батюшка из книжки чёл, будто есть такая арапская земля, где у человека может быть не одна жена, а больше.

— Это и у нас, на Том Свете, заведено, — отвечает Василиса Красивая. — Бывает муж с несколькими женами, бывает и наоборот — кто как срядится. Да только не уживемся мы с Василисой Патрикеевной под одной крышею. Я буду ее уму завидовать, она моей красе. А промеж нас, двух злыдней, ты окажешься. На тебя и шишки посыпятся.

Замолчали все. Иванушка с Василисой Елисеевной просто стояли, кручинились, а Василиса Премудрая свой умный лоб морщила.

Думала она, думала — и придумала.

— Мы вот что сделаем. Есть у нас в стольном городе еще и третья Василиса. Василиса Предобрая. Покажем ей Иванушку, она в него влюбится (как в такого не влюбиться?), да позовем ее третьей женой. Василиса Предобрая нас научит жить в любви, мире и согласии.

А на Иванушку, когда он хотел слово молвить, прикрикнула:

— Не встревай! Тебе же лучше будет!

Но про то, как люди с тремя женами живут, — это уже совсем другая сказка. Арабская.

Дошло до нашего сведения — а уж правда ль оно, ведает один Аллах, — что во времена пресветлого халифа аль-Мамуна жил в Багдаде некий купец по имени Бахтияр, что означает «Счастливый». От рождения он так звался или же получил прозвание по своим делам, нам неведомо, но Бахтияру всегда и во всем сопутствовала удача. Что ж, он был человек достойный. В торговле честный, в молитве прилежный, нравом благородный.

Бахтияр водил морские караваны в аль-Хиджаз и аль-Йемен, вез туда шелка и благовония, обратно доставлял тонконогих скакунов и охотничьих соколов, и корабли его никогда не тонули, а путешествия были прибыльны.

Купцу нравилось странствовать, но еще больше он любил бывать дома и всегда спешил туда вернуться.

Манили его не мягкие ковры и не парчовые диваны, имевшиеся там в изобилии, а любовь трех заботливых жен, которые чтили своего супруга и дарили ему всяческие наслаждения. Старшая была рачительной хозяйкой, средняя пленяла грацией, младшая умела вести занимательные беседы. Бывало, лежит Бахтияр в тенистом саду близ звонкоструйного фонтана, курит кальян, а одна жена лакомит его рассыпчатой халвой и янтарным хорасанским изюмом, другая тихо наигрывает на лютне, третья рассказывает старые сказки и новые сплетни. Чего еще, казалось бы, и желать? Но так уж устроен человек, что и самая сладкая халва ему рано или поздно наскучит.

Оттого, понаслаждавшись домашней негой, купец всякий раз затевал новое путешествие, хоть уже нажитого добра ему хватило бы на десять жизней. Из своего семейного рая уплывал Бахтияр в дальние моря, а там снова начинал скучать по дому и торопился обратно. Так год за годом и жил, чередуя странствия с отдыхом и приключения с покоем. Все вокруг завидовали купцу, говорили, что это и есть истинное счастье. Но кому что на самом деле нужно и чье сердце чем успокоится, да и надо ли ему успокаиваться — это ведомо лишь Аллаху.