Наталья Солей - Рублевский Казанова, или Кастинг для наследниц

– Что за всепрощенчество? – резко оборвала ее Лариса. – Да что хорошего, что она жива? За свои подлости и ответила. Мне, например, ее совсем не жаль. Как ты можешь такое говорить, Маша?

– А мне тоже жаль, – неожиданно встала на сторону Маши Елена Алексеевна. – Никому такого не пожелаешь. Даже человеку, к которому особых симпатий не чувствуешь. Правильно говорит Маша, и хорошо, что может так говорить.

– Жизнь – жестокая штука, Елена Алексеевна, не мы их, так они нас. Надо уметь за себя постоять, дать отпор, поставить на место, уметь отомстить. – Казалось, что рыжие волосы Мартыновой встали от возбуждения дыбом и она вся горит огнем праведной мести.

– Я думаю, простить труднее, чем совершить все перечисленные вами, Лариса, «подвиги». Для себя простить, чтобы не истекать злобой, которая делает человека таким же несчастным, как зависть.

– Возможно, вы и правы, Елена Алексеевна, знаете, у всех разные стартовые возможности. Вы при всех сложностях отношений с Андреем Константиновичем все же действительно никогда не были один на один с жизнью. У вас всегда был тыл. Вы, даже сами того не ведая, легко выиграли конкурентную борьбу вон с мамой Люси.

– Я не думала, что участвую в борьбе.

– Никакой борьбы и не было, – вступилась Люси. – Был простой расчет. Кстати, я не собираюсь никому мстить за это. Сначала, как я уже говорила, была такая мысль, но сейчас не хочу. Моя судьба, благодаря этому расчету, сложилась прекрасно. В роли стороннего наблюдателя я себя чувствую значительно комфортнее, нежели в роли активной участницы жизни, сложившейся вокруг Андрея Константиновича.

– Однако контракт вы заключили, – напомнил ей Борис.

– Месть и бизнес – разные вещи. Мне выпал неожиданный шанс, и я его использовала. Я мечтаю работать в России. При всей увлеченностью массовой культурой, в этой стране есть огромный потенциал. Здесь еще можно противостоять попсе, способной сгубить любую культуру. Кстати, вашу компанию, которая уже давно не развивается, она уже сгубила. И хотя в ней работает много талантливых людей, но главная-то голова устала. Андрей Константинович устал и хотел той жизни, к которой его всегда тянуло. Он жаждал красоты и развлечений. Это помогало ему создавать иллюзию молодости. А вы все не смели ему сказать, что он просто стар и должен отдать руководство молодому преемнику.

– Интересно, как вы себе представляете подобный разговор? – серьезно спросил Борис.

– Именно так и представляю. Но для этого был необходим кто-то со стороны. Я идеальный вариант. И дочь, и не наследница, и не испытываю пиетета перед Вольновым, которым заражены все вы. Что бы вы тут ни говорили, а войди он сейчас сюда, вы же все будете счастливы, что все останется по-прежнему, что глава всему будет он, такой удачливый, такой нестандартный человек, бросающий вызов всем общепринятым нормам и все еще думающий, что он может все. Не спорю, когда-то мог, но время его прошло.

– Жесть, – многозначительно промолвила Маша.

– Она права, – согласилась Елена Алексеевна. – Это так. Мы все, что угодно, могли говорить, злились на него, раздражались, но в глубине души свято верили в его исключительность и незаменимость. Не то что в компании, которую он создал, даже в личной жизни. Посмотрите: я одна, хотя у меня и были вполне достойные предложения, но после Андрея мне все мужчины казались пресными и неинтересными.

– Надо было лучше приглядываться, – не удержалась Миркина. Она уже давно присутствовала в гостиной, но долгое время принимала несвойственное ей пассивное участие в разговоре, но тут не смогла смолчать.

– Кто бы говорил, что ж вы не пригляделись?

– А я до последнего дня была его законной женой, – с вызовом отрезала Алла.

– Числилась и держалась за это руками и ногами, – язвительно заметила Лариса Мартынова.

– Те, кто не числился, тоже особо не торопились, – спокойным голосом продолжала Елена Алексеевна. – И вы, Лариса, по сей день одна, и Алиса пыталась вырваться из этого порочного круга, аж в магию ударилась.

– Я? – Лисовская растерянно посмотрела по сторонам: слова хозяйки дома ни у кого не вызвали даже капли удивления. – Вы все знали об этом? Что я с Андреем…

– Тот еще секрет Полишинеля, – пробурчала Миркина. – Я даже рада, что ты нашла, наконец, выход из этого тупика, решила карьеру делать.

– Под девизом «заграница нам поможет», – не удержалась от колкости Мартынова.

– А ведь Елена права. Вольнов был гуманистом. Когда-то был так хорош, что себе не принадлежал. Все людям. Всех осчастливил, – миролюбиво заключила Миркина, глядя на готовую расплакаться Алису.

– Зато Матильда не одна, – вспомнила Маша.

– Это потому, что ей достались остатки былой роскоши, – рассудила Миркина.

– Вот так всегда и бывает, от чего бежишь, о то и спотыкнешься, – в никуда произнесла Елена Алексеевна, вспоминая о своем.

– Я ни от чего не бежала, – мгновенно отреагировала Алла.

– Это я о себе. На роскошь среагировала… – почему-то стала оправдываться Елена. – Вы правы, Лариса, Вольнов нас здесь всех объединил, но все мы очень разные, из разных жизней влились в океан его жизни. Ужас, как пафосно сказала, аж самой странно. Ну да ладно. Наверное, я многого не испытала, не знаю тягот, лишений, но это не значит, что я не могу понять, чего стоит жить, испытав все это. Я прекрасно понимаю и стремление жить красиво. У всех здесь свои критерии. Вы меня образом жизни попрекнули. Дескать, предел мечтаний, и стремиться ни к чему не надо. Но и у меня было стремление к красивой жизни в молодости. Только я ее понимала по-своему. Мне хотелось любви, как в романах, сказки, приключений, чтобы все слишком, все по высшему разряду. Блистательный Вольнов был из этой сказки, прекрасный принц. Небогатый, но красивый, веселый: куда ни придет, всегда в центре внимания, мне все завидовали, им восхищались. А маме моей он не нравился. Правда, он об этом даже не догадывался. Один раз она попыталась со мной поговорить. Была уверена, что у него кто-то был, что он кого-то обманул ради выгодной партии. Но я ничего не хотела слушать. Впрочем, это ничего не изменило бы. Я тогда ей сказала, что мне все равно, кто был у него до меня. Она не стала со мной спорить, только рассказала маленькую историю из своей жизни. Суть ее я тогда не поняла. По-настоящему, наверное, постигла ее только сегодня. А история такая.

Мама моя была из тех, кого называют «золотой молодежью», папа ее, мой дедушка, с юности в десятке первых людей страны. Летом жили в этом самом доме, вокруг друзья того же круга. Одному из мальчиков подарили машину. Тогда – не наше время, машины были у считаных людей, героев труда, у тех, кого знала вся страна. И вот мальчик посадил друзей в машину, и поехали они кататься по всей округе. Это сейчас Рублевка – государство в государстве, а тогда стояли госдачи, вокруг деревни, проселочные дороги. И вот неслись они по этим проселкам, в деревнях все врассыпную, куры, истошно кудахтая, разлетаются так, что только перья повсюду, как снег. Такие кадры часто можно в кино увидеть. И вот веселые ребята с госдач чувствуют себя киногероями, хохочут, веселятся. Опять деревня, опять куры вразлет, а они мчатся дальше, пугать следующую деревню. И вот тут мама, сама не зная почему, обернулась и увидела, что осталось позади их замечательного автопробега. Стоят понурые люди, а на дороге лежат раздавленные куры, те самые, так весело, по-киношному, вылетавшие из-под колес. Когда увидела эту унылую картину, ей стало не по себе. С тех пор мама перестала участвовать в таких прогулках. Конечно, понимала, что в жизни всегда так: кто-то веселится, а через дорогу кто-то плачет. Сделать так, чтобы никто не плакал, невозможно. Но стремиться к тому, чтобы никто не плакал по твоей вине, надо обязательно.