Анна Старобинец - Убежище 3/9

Потом появились собаки – вернее, щенки. Весело подпрыгивая, они бежали каждый к своей норке. Уже перед самым-самым входом они ложились на брюхо и, умильно вихляя задницами и хвостиками, ползли в дыру. Только при этом они переставали быть щенками – и становились чем-то вроде мохнатых гусениц. Извиваясь всем телом, гусеницы вползали в норы.

Потом прибегали другие щенки, и все повторялось снова. И снова. И снова. До бесконечности.

Ирочка вздрогнула всем телом и проснулась. На этот раз она запомнила сон.

Она бросила взгляд на часы: 20.05. Бесконечность, оказывается, продолжалась всего пару минут…

На экране бесновались какие-то мужики в юбках и бабьих платочках. Взявшись за руки, они по рок-н-ролльному выбрасывали вперед толстенькие короткие ножки.

– Да он бы па-да-шел, я бы отвернулась, он бы приставал ко мне… – визгливо запел в микрофон один.

– Уйди, пра-а-ти-и-ивный! – заголосил другой.

– …а я б ушла! – старался перекричать его первый.

Зал взорвался аплодисментами. Крупным планом показали несколько счастливых лоснящихся физиономий. Им действительно было весело…

Ирочка пошарила по кровати в поисках пульта, не нашла, раздраженно вскочила и выключила телевизор. Потом отправилась на кухню и выкурила две сигареты, одну за другой. С грохотом поставила на стол чашку, кинула туда чайный пакетик, плеснула воды. Заварка не желала растворяться. Ирочка пощупала чашку – холодная. Идиотка. Забыла вскипятить чайник. Эта мысль почему-то так огорчила ее, что на глаза навернулись слезы.

– Так, – сказала Ирочка вслух и вытерла глаза.

Она снова пошарила в ящике с лекарствами, извлекла оттуда два пузырька – один с валерьянкой, другой с пустырником, накапала и того, и другого в рюмку, разбавила водой и, скривившись, выпила.

Вообще-то Ирочка не любила пить валерьянку. Потому что когда это делала, всегда казалась себе очень одинокой. И не такой уж молодой. И вообще – женщиной трудной судьбы.

Около десяти вечера позвонила мать:

– Ирочка, деточка, я тебя случайно не разбудила? Ты же сегодня после ночной смены?

– Нет, – мрачно сказала Ирочка. – Не разбудила. Я не могу спать.

– Как это, деточка, не можешь?

– Очень просто. Не спится.

– Ох ты господи, какой кошмар, какой ужас, деточка! – запричитала мать, и голос ее немедленно сделался полуплачущим.

– Да что ты трагедию из всего делаешь, мама! – раздраженно огрызнулась Ирочка. – Абсолютно ничего страшного не происходит.

– Не говори так с матерью! – на том конце провода послышались сдавленные рыдания. Думаешь, с матерью все можно? Думаешь, об мать ноги вытерла и дальше пошла? Думаешь, мать…

– Да перестань, мама! Ну перестань, пожалуйста, – Ирочка попыталась говорить мягче. – Ну кто об тебя ноги вытирает, что ты такое говоришь? Ну извини, если я что-то не так сказала. Я просто очень устала в интернате…

– Да, деточка, – убитым, но твердым голосом согласилась с чем-то мать. – Да. – Она выдержала долгую паузу. – Я уже не обижаюсь на тебя. Все в порядке. Я все прощу…

Сколько самоотречения! Ирочка щелкнула зажигалкой – подальше от трубки, чтобы не услышала мать, – и закрыла глаза.

– …но ты себя совсем не бережешь, деточка. Когда ты в последний раз нормально спала?

– Позавчера ночью, мама.

– Какой ужас, – мать снова изготовилась плакать. – То есть ты не спишь уже больше суток?!

– Мама, в этом нет ничего такого ужас…

– Деточка, – всхлипнула мать, – я вот не хотела тебе говорить… Но мне что-то так неспокойно… Мне такой про тебя сон сегодня плохой снился. Нехороший сон. Мне снилось, что ты лежишь в таком белом-белом платье…

– Ну мама, ну пожалуйста! – взвыла Ирочка. – Ну только вот не надо мне рассказывать свои сны! Ну сил нет слушать!

– Не говори так с матерью. Мать у тебя одна. И она ни в чем, ни в чем перед тобой не виновата. Она все тебе отдала. Она всем пожертвовала. Она ночей не спала…

Ирочка вдруг поняла, что никак не может сообразить, о ком сейчас идет речь. Видимо, ненадолго выключилась… Кто – она? Кто – «ночей не спала»?

– Кто – она? – спросила Ирочка.

– Что?

– Ну ты сказала: она ночей не спала. Кто?

– Ты надо мной издеваешься?

– Нет. Извини, я просто очень хочу спать.

– …ты не бережешь себя. Эта работа в интернате тебя доведет. Эти больные дети… это очень тяжело. Для любого человека. Да еще бессонные ночи! Заработаешь себе нервное расстройство. Видишь, у тебя уже нарушился сон. То ли еще будет. Ирочка, деточка, нужно следить за своим здоровьем. Нужно спать нормально, отдыхать, гулять на воздухе. Ты сейчас, пожалуйста, накапай себе валерьяночки в стаканчик. И пустырничка еще можно туда. И, пожалуйста, деточка, выпей. Не хочешь думать о себе, подумай хотя бы о матери. Ты у нее одна…

– Мама. Почему ты все время говоришь о себе в третьем лице? – прошипела Ирочка тоскливо и зло.

– А ты меня не одергивай! Я говорю как считаю нужным! – с надрывом провозгласила мать. – Нет, я не могу так…

В трубке послышались частые гудки.

Ирочка аккуратно затушила окурок, потом схватила пепельницу и швырнула ее в стену. Потом взяла тряпку, вытерла пепел и пошла спать. До двенадцати она ерзала в кровати, пытаясь не думать о том, что она лежит и не может заснуть, а рано утром нужно вставать на работу, и чем дольше она так лежит, тем меньше остается времени на сон…

– Ложись на спину, – сказал Максим.

Она легла. Она была совсем голая.

Максим остался в одежде. Опираясь на руки, он склонился над ней и медленно, ритмично задвигался. Странно так задвигался: тихо, равнодушно, не опускаясь до конца, вообще не касаясь ее тела.

Она всмотрелась в его лицо, нависшее над ней в полумраке. Оно не выражало ничего. Или, возможно, выражало скуку. Очки он не снял, и она не видела его глаз за мутно мерцавшими стеклами.

Ирочка тихо заплакала, но он не обратил на это внимания.

– Скажи, что ты меня любишь, – попросила она.

– Я тебя люблю, – спокойно сказал Максим.

– Правда?

– Нет.

– Зачем же ты это сказал?

– Ты меня попросила.

– Максим…

– Что?

– Максим. Я не могу спать. Понимаешь, я не могу спать!

– Понимаю, – он задвигался быстрее.

– Максим… Что ты делаешь?

– Занимаюсь с тобой любовью, – движения его стали судорожными, совсем частыми, но дыхание оставалось бесшумным и ровным.

– Почему… ты делаешь это так странно?

По-прежнему не касаясь ее, Максим дернулся в последний раз и застыл на вытянутых руках.

– Ты что, кончил? – спросила Ирочка.

– Да.

– Ты не ответил. Почему это было так странно?

– Потому что я умер, – он принялся снова медленно покачиваться над ней. – Потому что я умер. Потому что я умер. Потому что я умер…

Ирочка села, тяжело и хрипло дыша. Лицо и даже волосы у лба были мокрыми – от слез и от пота. Час ночи. Всего только час ночи. До семи еще шесть часов.