Евгений Алёхин - Рутина

– Зачем ты так на женщину похож? – спросил он как-то у парня на гламурной вечеринке продюсеров, где мы выглядели как два обрыгана.

Гигиену-то мы всегда соблюдали, но стиль у нас был как у помоечных принцев. Я, например, терпеть не мог ощущение грязной – потной или прокуренной – одежды, зато следы еды и дырки на ней никогда меня не смущали. Как-то раз Михаил Енотов продал целых три скетча, заработал восемь тысяч и купил себе опрятную и модную одежду. Я даже несколько дней ходил с ним на занятия, чтобы видеть его триумф. Все делали ему комплименты, он в ответ стрелял в них пальцем и говорил:

– Король юмора и стиля. Продаю шутку – покупаю шмотку.

Я решил дебютировать как режиссер. «Все буду делать сам, пришло время задать жару», – говорил я всем, убежденный в такой магии: нельзя будет нарушить собственное слово, и сила инерции заставит меня сделать кино. Илья Знойный должен был стать оператором, а Михаил Енотов – исполнить главную роль. Он был сценаристом, но мне не мешало: понятие актерской профессии я отвергал. Я перекроил собственный рассказ «Бой с саблей», и дружище туда вписывался, на мой взгляд, лучше, чем любой актер-профессионал. Мы посадили Михаила Енотова на испачканный кока-колой икеевский диван в комнате Ильи.

Михаил Енотов смотрел в камеру, прижимаясь плечом к нашей околовгиковской подруге Саше, которой не удалось поступить в том году.

– Ничего, мы сами сделаем из тебя актрису, – сказал я ей. – Таланту нужно не шаблонное образование, а индивидуальный подход.

Они почти доверились моей харизме.

– Говорите, ребята. Налаживайте контакт.

– Взгляни на меня хоть разок, – сказал Михаил Енотов.

– Где ты был, когда был мне интересен? – спросила Саша после минуты раздумий.

Илья Знойный снимал их на камеру, а я должен был признаться, что ничего не понимаю, не смыслю ни в том, как руководить людьми, ни в том, как выстраивать кадр. Примерно понимал, что такое монтаж, это напоминало стихи и сэмплирование музыки – вещи, с которыми я уже имел дело. Но вот что касается картинки, компановки кадра – ноль. Вроде бы мог отличить плохую игру от хорошей, но не мог разобраться, с чего начинать, не умел взаимодействовать. Не мог высвободить хороший фильм, зарытый глубоко во мне.

– Ну, читайте реплики.

И они читали реплики, а я просто любовался Сашей. Меня возбуждало смотреть на нее через окошко откидного дисплея Mini DV камеры. Я как будто трахал ее через это окошко. Я еще не снял ни минуты, но уже понял, каково это – влюбиться в девушку, которая играет у тебя в кино. Илья Знойный сказал мне, когда мы вышли перекурить:

– Ты потеряешь свою девушку, если продолжишь заниматься этим.

Ладно, я догадывался, что Саша не испытывает ко мне интереса, а Сигита уже переживает. Поэтому мы сделали еще несколько проб, но даже не стали отсматривать, что из этого получается. Просто перестали обсуждать этот фильм, и никто меня не обвинял.

Пришел мой одногруппник Орлович и сказал:

– Пошли, я нашел нам работу.

Я накинул куртку, обулся и вышел за ним. Стоя в лифте, я думал о чем-то своем, глядя на Орловича, большого и мрачного, но бесконечно обаятельного. Когда мы оказались на улице, до меня вдруг дошло, что я уже не валяюсь в постели, перечитывая рассказы Сэлинджера.

– С чего ты взял, что мне нужна работа? – спросил я.

Орлович по-доброму нахмурился и сказал:

– Не ной. Там просто два человека нужно.

Мы спустились на пятьдесят метров вниз по улице, а потом еще глубже – в подвал соседнего здания. Это была общага политехнического института, в ней размещалось интернет-кафе. Орлович постучался в комнату с табличкой «администратор», и нас впустила девушка лет тридцати, дагестанка.

– Мы на собеседование, – сказал Орлович.

– Меня зовут Наташа, – сказала она. – Нам нужны два охранника. Платим триста пятьдесят рублей за ночь.

– Нам это подходит, – сказал Орлович.

– Обычно все спокойно. Но иногда приходят пьяные. Вы сможете припугнуть таких?

Я посмотрел на Орловича. Здоровенный малыш тридцати пяти лет с великими кулаками. Он повидал многое: почти стал профессиональным спортсменом, владел бизнесом в девяностые, был женат и развелся, после чего основательно погрузился в разврат, в нулевые разорился и перепробовал тысячу работ и подработок. Он был талантливый актер и талантливый строитель. Писать у него тоже получалось неплохо, но что-то мешало ему. Орлович не был усидчив и не верил в себя, его желания были мелки и не искажали пространства. Несмотря на свою крутизну, он был слишком нежен для литературы или драматургии. У него было мягкое рукопожатие, он просто выдавал свою безжизненную руку, чтобы вы ее потискали. Но когда надо, можно и прикинуться.

– Мы не робкого десятка, – сказал Орлович.

Я кивнул и на всякий случай выставил подбородок вперед. Сказал первое, что пришло в голову:

– Я борец.

Администратор посмотрела мне прямо в глаза. Мне показалось, что она с холодным любопытством разглядывает мое голое тело. Она просканировала меня и отвела взгляд.

– Ладно, я думаю, вы подходите.

Так мы с Орловичем ночь через ночь стали проводить на этой работе. Мне нравилось. Я приходил в восемь вечера и, пока администратор не уходила, час прогуливался по двум залам с компьютерами, присаживался с книгой. Десять минут прогулки, десять минут чтения. Администрация уходила, и оставался только я и один из операторов-кассиров (их тоже было двое, как и нас, охранников, они чередовались) и несколько посетителей. Тогда я уже просто занимал любой свободный компьютер и брался за письмо. Часто сюда приходил кто-то из наших вгиковских студентов, чтобы сделать распечатку работы или посидеть в интернете. Если меня не успевали заметить, я выходил в другой зал. А если замечали и спрашивали, приходилось объяснять, что я работаю здесь охранником, да. Мне было как-то странно, не хотелось, чтобы администратор меня поймала за каким-нибудь разговором о кино или чем-то таким интеллигентским, хотя она и знала, что я студент.

Иногда я подменял оператора-кассира, если он уходил поужинать. Приходилось распечатывать кому-то из знакомых этюд или сценарий. Тогда я имел возможность подглядеть его неловкие карьерные потуги из другой ниши. Это приятно волновало, хотя и было чуть неловко.

Я стал регулярно переписываться с отцом по электронной почте. Я писал что-то вроде такого:

– Анатолич, не болей! Стану великим поскорей!

Мне казалось, что это очень смешно. Эта шутка обязывала меня начать писать роман. Весь свой стыд за пьяные разговоры, за то, какой я крутой мастер слова, я направлял в клавиатуру. Там, в этом подвале, странными ночами, я написал первые главы своего романа, который сначала хотел назвать «Цук». В соседнем зале подростки играли в игры и посмеивались, поедая чипсы, оператор-кассир спал рядом со мной, сдвинув несколько стульев. А я писал, и время останавливалось, было хорошо.