Дониэль Клейтон - Хрупкие создания

– Боюсь, это необходимо, – повторяет он и кладет прибор на стол. – На всякий случай.

Он нажимает на кнопку, и я слышу треск. Доктор объясняет, как включать и как выключать прибор, а потом надевает его мне на руку. Что же я скажу Морки? Что делать, если он запищит в классе?

Стараюсь не заплакать, когда мы уходим из кабинета. Новый монитор сидит на руке как влитой. Мы с тетей не разговариваем всю дорогу, и у дверей общежития я легонько чмокаю ее в щеку и тут же бегу в свою комнату. Падаю на кровать, чувствуя, как монитор врезается в кожу, и наблюдаю за своими бабочками. Сейчас я даже рада, что Джун нет на месте. Эту тайну я никому не могу доверить. Я не хочу отличаться от других – по крайней мере сильнее, чем сейчас. Я ведь черная девчонка. Черная девчонка с монитором. Черная, которой нужно быть осторожнее. Черная, которая не должна быть балериной.

Встаю, срываю монитор и кладу его в стол, туда, где никто не сможет его увидеть. Где я забуду о его существовании.

Никак не могу оторваться от снежинок за окном. Есть нечто особенное, совершенное в снегопаде первой недели декабря, в день первой репетиции в костюмах. Час назад я приняла таблетку и потому могу направить свое внимание в нужном мне направлении – в данный момент на крошечные белые искры надежды, кружащиеся за огромными окнами театра Коха. Сюда начинают подтягиваться гости, и я чувствую на себе их любопытные взгляды. Они наверняка недоумевают, что это одна из балерин делает здесь, почему не готовится к выходу.

Все остальные уже за кулисами, но вряд ли по мне скучают. К тому же мистер К. еще не появился, так что спешить некуда, нечего переживать по поводу и без и надумывать всякое в переполненной раздевалке.

Раньше я любила танцевать в Линкольн-центре, но Алек все испортил. Обычно он выходил в холл вместе со мной, или же мы зажимались в темном углу и сплетничали. Алек знает целую кучу слухов – в основном от учителей и глав фонда. О разводе мистера К. Алек узнал одним из первых. А я, конечно, второй.

Сегодня я его не видела. Он в самом деле решил обрубить все концы: игнорирует мои сообщения, звонки, любой знак в соцсетях. Я сказалась больной, чтобы не ходить на вечеринку по случаю Дня благодарения в доме Хэмптонов, и это несмотря на то, что у моей пьяной мамаши чуть не случился приступ по этому случаю, ведь пришлось проводить обед дома. А вот Уилл сделал кучу селфи, пока ждал машину, чтобы поехать к Алеку.

Стараюсь вообще об этом не думать. Кладу ногу на подоконник, словно это станок, тянусь, прижимаю нос к коленке. Прохожие, в пальто и высоких сапогах, закутанные в шарфы, почти не обращают на меня внимания. Разве я могу соревноваться в магии первого снега, даже разодетая в костюм Снежной королевы?

Проверяю телефон в миллионный раз. Может, Алек напишет хоть что-нибудь? Например, «Удачи сегодня». Или «Я скучаю. Я совершил ошибку. Не стоило с тобой порывать».

Кидаю телефон в сумку – пофиг, даже если сломаю экран. Адель мне тоже не пишет. Она сейчас летит в Берлин на выставку, посвященную танцам. Мама даже не позвонила. На ужине по случаю Дня благодарения она сказала, что это все не стоит ее нервов. А потом попросила Адель передать ей сладкую картошку. Сестра постоянно извинялась за мать, и от этого становилось только хуже.

К тому же картофель этот осел на моих ляжках. Я каждый год прошу мать не готовить его, но она меня не слушает, потому что Софи, младшая сестра Алека, обожает картошку, а я не могу устоять перед кленовым сиропом и зефиром, которые перебивают вкус овощей. Так-то я сахара почти не ем. Запеканка притягивает меня: ее осенние цвета, сладкие завитки расплавленного зефира. Дрожу, представляя, как сахар оседает на бедрах от одной только мысли об этом блаженстве. Нужно бы закинуться еще одной таблеточкой. Но я вспоминаю, что они как раз закончились.

Достаю из сумки телефон. Алек все еще молчит, потому пишу своему дилеру. Вообще-то никакой он не «мой дилер», просто парень, который живет по соседству и наживается на отчаянных балеринах. Мне бы стоило прекратить ему писать, я видела, к чему это может привести. Слишком часто зависала в компании танцоров из труппы в квартире Адель, наблюдала, как они душат стресс сигаретами, таблетками, диетой, обезболивающими и салатами. Но сейчас – сейчас мне очень нужна еще таблетка. Прошу его принести «Адерол» и удивить меня чем-нибудь посильнее. Ему нравится, что я почти флиртую с ним. Наверняка что-нибудь бесплатно докинет.

Не выдерживаю и пишу Алеку: «Скучаю». И не могу оторваться от телефона.

Делаю пару плие, смотрю на свое отражение в оконном стекле, закутанное в серебро и белизну. Алек наверняка все еще считает меня красивой. Скорее всего.

Телефон пиликает в ответ. Читаю: «Ты справишься, Би».

Это не сильно обнадеживает, зато теперь я хочу его видеть. Немедленно. Отправляю «Можем поговорить?» – до того, как осознаю, что это звучит как мольба.

Ответа нет. Сердце превращается в кирпич, который тут же ухает на пол.

Каждый декабрь Алек приходил на костюмированную репетицию с букетом бумажных роз и целовал меня. Даже тогда, когда мы были совсем маленькими и я не понимала, насколько это прекрасно. Он брал мое лицо в свои ладони, и мы стояли так несколько долгих, нежных мгновений – а потом целовались. Даже в двенадцать этот парень знал, что делает.

Снег усилился, ветер тоже, так что снаружи не видно ничего, кроме белой стены. Пора идти на сцену. Пора делать вид, что мне есть дело до выступления. Пора приготовиться к танцу с Анри.

В зале спокойно, но тут, за сценой, сплошной хаос. Тоненькие девушки снуют туда-сюда на сверхзвуковой скорости, закручивают волосы в пучки, накладывают макияж, повторяют движения, запоминают шаги, и прыжки, и сложные движения ног в ограниченном пространстве. Воздух наполнен ароматами канифоли, лака для волос и грима – запахом балета.

Сглатываю и подхожу к зеркалу. Я не спрашиваю разрешения, не извиняюсь, даже не постукиваю по плечу соседок – мне достаточно поднять голову и сфокусироваться на том месте у зеркала, где я хочу встать, и двинуться к нему в полной уверенности, что танцоры разойдутся и пропустят меня.

Так и происходит. В этом крохи моей оставшейся силы: способность управлять толпой. Иллюзия власти.

Трясущимися руками поправляю помаду, накладываю серебристые тени, серебряным карандашом обвожу глаза, облекаю ресницы в черную полночь. Руки двигаются словно бы сами по себе. Принадлежат ли они все еще мне? Я чуть не выкалываю глаз карандашом, хотя знакома с ним с тех пор, как мне исполнилось восемь – тогда Адель научила меня слегка приоткрывать губы и смотреть вверх, когда красишься.

– Выглядишь изумительно, – пищит в мою сторону одна девочка из кордебалета – так, словно готовилась произнести эту фразу уже пару часов.