Дэниел Киз - Войны Миллигана [litres]

Мэри, подзадоривая его, позировала с нарочито унылым видом. Позже он сказал, что ее лицо, печальный рот с опущенными уголками губ ни разу не поменялись и что это было выражение неприкрытого отчаяния.

Когда полицейские увезли его в Лиму, скованного, точно животное, она подумала, что матерый преступник внутри его, возможно, и справится, а вот нежного, мягкого художника они убьют.

В фойе вышел очень расстроенный доктор Кол, и Мэри поняла: то, о чем болтали медсестры, – правда.

Кол остановился рядом, и она прошептала:

– Билли вернется?

Он печально покачал головой. Мэри вскочила и убежала к себе, потому что не хотела, чтобы он видел ее слезы.

Через несколько минут она вытерла глаза и принялась смотреть в окно. Она гадала, разрешили ли ему взять с собой рисунки, потому что вдруг вспомнила, что так и не увидела своего портрета…

Словом «сумятица» артур называл хаос, творящийся в сознании в те периоды, когда ни он, ни рейджен не контролировали Пятно. Народ внутри входил и сходил с него без спроса, и нежелательные пользовались душевной неразберихой, чтобы захватить тело – часто с катастрофическими последствиями.

Именно во время такой сумятицы адалана прогнала по своему желанию рейджена с Пятна на университетской парковке и с помощью его пистолета похитила молодую студентку факультета оптометрии. адалана со слезами призналась в этом психологу Дороти Тернер, когда они обе сидели на полу в переговорной клиники Хардинга. Для нее это был способ почувствовать любовь. Она добавила, что мальчишки внутри ее не понимают. Она не сознавала, что проделанное ею трижды за те две недели – хотя и между двумя женщинами – было преступлением, которое называется изнасилование.

адалана смотрела и слушала из теней, как доктор Хардинг помогает мужчинам достичь сосознания, и в конце концов поняла, что должна признать свою вину за ужасные вещи, которые сделала с теми девушками.

Теперь, почуяв сумятицу в Лиме, адалана выглянула наружу, но ее затошнило от вони унитаза. Она отступила в тень и слушала, что говорили остальные, но в основном они несли какую-то чушь. Только рейджен, завидев ее внутренним взором, обозвал ее сукой и сказал, что, будь его воля, он бы ее убил.

Она крикнула, что прежде сама себя убьет.

артур попытался пробиться к ней, но, поскольку доминировал рейджен, все механизмы психической регулировки вышли из строя. артур чувствовал себя авиадиспетчером, который пытается предотвратить столкновение воздушных судов при погасшем экране радара, зная, что все внутри спятили и летят наугад.

Потом на Пятно вышел дэвид и стал биться головой о стену, а малышка кристин заплакала. Только дети – особенно кристин – были способны погасить ярость рейджена. Он согласился, что сумятица опасна для детей, которые могут случайно вывалиться на Пятно и подвергнуть себя опасности. Он объявил, что хотя в этой больнице-тюрьме опасно и он не отказывается от власти полностью, но готов делегировать роль инспектора манежа в этом чокнутом цирке артуру, который сейчас выберет наиболее подходящую личность, чтобы разведать обстановку.

артур тут же вызвал на Пятно аллена.

аллен лежал неподвижно, боясь, что, если пошевелится, его тело расколется надвое, как сухое печенье. От антипсихотического стелазина, одного из прописанных ему транквилизаторов, пересохло во рту и запеклись губы. Ему казалось, что кровать вращается с бешеной силой. Чтобы не слететь, пришлось ухватиться руками за непромокаемый матрас.

От короткого шерстяного одеяла, прикрывающего голую грудь, волоски на теле встали дыбом. Кожа зудела, но он не смел почесаться. Самое печальное, думал он, что надо исследовать обстановку, даже если глаза придется разлеплять силой. Из-за сумятицы он не смог ни с кем предварительно переговорить и теперь понятия не имел, где он и почему.

Терпеть неизвестность становилось невмоготу.

аллен зевнул, потянулся и наконец потер обеими руками лицо, чтобы выйти из оцепенения. Оглядел комнату. Натертые до блеска светло-коричневые кирпичные стены все равно казались грязными. Одна бугристая кровать. Один унитаз, на котором восседал таракан. Один ржавый шкаф с ящиками без ручек. Одно поцарапанное металлическое зеркало на стене. У аллена внутри все горело. Будь сейчас под рукой барабаны, он с их помощью снял бы тревогу.

аллен забарабанил пальцами по шкафу.

Тишину вспороли громкий металлический скрежет и звяканье ключей. У него по коже побежали мурашки – ключи охранника.

Черт, это не больничная палата. Это тюремная камера!

У него перехватило дыхание. Трясясь, он вытер холодной влажной рукой слезы испуга, чтобы никто не заметил, и свирепо уставился на дверь.

Вошел непотребно жирный санитар. Он недобро зыркнул на аллена и хрюкнул:

– Подъем, Сибилла! Жрачка!

Покачиваясь на нетвердых ногах, аллен вгляделся в поцарапанное металлическое зеркало и чуть не прыснул при виде своего отражения. Дрожь в теле утихла. Ощущение новизны, когда непонятно, куда ты попал, случалось с ним десятки раз, так отчего он всякий раз трусит? Собственный нелепый вид, мокрые бороздки слез на щеках подняли ему настроение. Точно он вновь услышал, как юморист Джонни Моррисон, родной отец Билли, выдает на сцене в Майами очередную уморительную остроту.

Перед тем как покончить с собой, Джонни написал в прощальном письме: «И под занавес – последняя шутка. «Мама, кто такие черти?» – «Заправь хвост в штаны и не задавай глупых вопросов».

Барабанная дробь!

– Жрачка, болваны! В очередь!

Кто-то проорал в ответ:

– Иди на хер, Огги!

За дверью слышалось шарканье ног. аллен выглянул в коричневый коридор. Потоки пациентов стекались из коридоров в центральный зал и дальше, к решетчатой двери. Он встал в конец очереди. Вспомнив, как отчим Билли Чалмер командовал «Зенки опусти!», аллен уставился в пол. Он сыграет роль, как профи. Никто ему ничего не говорит, значит, он все делает правильно.

Если не встречаться ни с кем глазами, останешься на безопасной дистанции. Никто с ним не заговорит и не станет задираться. Никого не надо узнавать, никого не надо запоминать.

– Все к корыту! – крикнул лысый санитар.

– Да, сэр, мистер Флик, – отозвался кто-то из пациентов.

Подтянулись отставшие, вдоль стен выстроилась шеренга пациентов.

– Блок «А»! Шагом марш!

Пока все шло нормально.

аллен смотрел под ноги. Людская цепочка, точно гигантская многоножка, потянулась по залу и вниз по лестнице в трехсотметровый туннель. Оказавшись в нем, он наконец огляделся. Пациенты придвинулись плотнее друг к другу. Вдоль коридора тянулись паровые и газовые трубы. От громких взрывов пара и скрежета металла у аллена зазвенело в ушах. Он подумал, что в туннеле небезопасно. Если лопнет под давлением какая-нибудь труба, их всех ошпарит и граффити на стенах станет их Последним Заветом и свидетельством бесславной смерти. Похлопывая ладонями по бедрам, он шагал под звучащий внутри похоронный марш.