Елена Посвятовская - Важенка. Портрет самозванки

В половине шестого на полочке торшера взревел будильник. Важенка от неожиданности вскрикнула, шибанула по кнопке. Обхватив колени, боком повалилась на пол.

На вокзале она почти вплотную подходила к людям в униформе, пытаясь расслышать, о чем они говорят. Замедлилась, увидев, как в вокзальном туалете уборщица вышла из подсобки и идет к своей напарнице. Та елозила грязной шваброй по блекло-желтому кафелю. На женщинах были новенькие сатиновые халаты изумрудного цвета.

— Петровна, — зычно орала она. — Давай заканчивай эту хренотень, я уже картошечку поджарила.

От аммиачной вони резало глаза.

Важенка дождалась, когда откроется пышечная на Боткинской. Ела жадно и неопрятно, запихивала в рот почти целые пышки. Глотала, давилась, обсыпалась сахарной пудрой. Увидела, как с благосклонным интересом посматривает на нее парочка бомжей за соседним столиком с одним стаканом кофе на двоих.

Ходила смотреть на выборгские электрички.

В половине десятого набрала Ленечкин рабочий. Важенка могла бы позвонить и Никитину, но его пристальное внимание к ней с самого дня знакомства делало его опасным. Он как будто знал ее лучше остальных, с болезненным наслаждением изучал особенно ее темные стороны. Она сначала натыкалась на его насмешливый взгляд через всю комнату, на ухмылку в пол-лица, а затем осознавала, что в этот самый миг действительно врет или лицедействует.

— Ленечка, это Важенка! Ира Важина! — она старалась говорить оживленно, но выходило не очень. — Как хорошо, что я тебе дозвонилась.

Кажется, он сказал “привет”.

— Не разбудила? — со смешком спросила Важенка. — Ленечка, Митя говорил, что у тебя есть палатка. Мне очень-очень нужно на неделю. Ты не мог бы мне дать? Умоляю…

С напряжением вслушивалась в его молчание. Догадалась, что он разматывает длинный провод аппарата, чтобы уйти с ним в какое-нибудь укромное место.

— Але, Важенка, але-але, ты что, ничего не знаешь? Лиля погибла вчера вечером. Ее нашли прямо на путях. К няне в Лейпясуо ехала. Несчастный случай. Я просто первый в ее записной…

Важенка сунула в сумку пустую бутылку из-под коньяка, огляделась по сторонам — вроде чисто. К порогу снова явилась Анна Арнольдовна с письмом, подрагивающим в скрюченных пальцах. Важенка с улыбкой кивнула ей и, бросив на пороге сумку, прошла со старушкой на кухню проверять письмо.

На лестнице она столкнулась со вчерашней соседкой и сердечно с ней расшаркалась. В такси снова полились слезы.

— Подруга погибла, — объяснила водителю, расплачиваясь.

Отвалила рубль на чай, он радостно крякнул, но, спохватившись, сочувственно качал головой ей вслед. Ей действительно показалось, что она потеряла очень близкого человека. Поливая цветы на кухне, аккуратно вытерла Ваньке мокрому каждый листочек.

Митя позвонил вечером. Волновался, почему вчера ее не было дома. Он даже звонил на станцию, нет ли поломки по их линии.

— Чего-то просто натопалась, вернулась из магазина и свалилась как мертвая…

Она не стала ему ничего говорить, потому что кто же говорит о таких вещах по телефону. Но в шесть утра он позвонил уже с Московского вокзала. Пел, кричал, что соскучился, что через полчаса обнимет их, ее и маленького, что решил заехать домой перед работой: никуда не уходите! Она сонно смеялась: нет-нет, в половине седьмого мы обычно ходим гулять! И тогда, чтобы оставить все плохое позади, скорее все разрешить, пройти сквозь, Важенка попросила его позвонить Лилиным родителям на городской. Они вернулись из Нарвы раньше, там что-то с Лилей. Помолчала немного: несчастье с Лилей. Не выдержала и положила трубку.

Она вскинула глаза к потолку и благодарила шепотом. Хотела привычно добавить “Господи”, чтобы “спасибо, Господи”, но осеклась. Бездумно побежала по комнатам с горящим лицом, опрокинула стул, заверещала, заныла, потирая ушибленное место. С какой-то судорожной энергией принялась мыть полы у порога, расставляла вымытую посуду из сушилки по шкафчикам. Кухонной тряпочкой вкривь и вкось протирала пол уже у раковины, бубнила что-то. Вот только что?

Достала из холодильника язык, баночку с хреном, вернула все обратно, еще рано, ему где-то минут сорок, если сто семьдесят четвертый сразу подойдет. Вдруг подумала, это же язык, ее, коровы, язык, прямо язык настоящий, а-а-а… Почему ни разочка, никогда об этом раньше? Он же там у нее ворочался, зачем ей вообще этот язык, если она молчит все время. Может, тогда и правильно, что он сейчас здесь, в холодильнике. Потрогала своим языком небо. Представила, как ее убивали, бессловесную. Стояла посредине кухни, закрыв лицо ладонями. Во дни сомнений, во дни тяжких раздумий… Ты один мне поддержка и опора… Еще один язык!

Он перезвонил через три часа.

— Ира, — голос был чужим. — Я не приду сегодня, наверное. Лиля погибла. Мы сейчас едем с отцом за няней в пригород.

— Ты что, не пошел на работу? — глупо спросила она.

— Лиля погибла, — повторил он.

В трубке потустороннее потрескивание. Ей показалось, что там далеко-далеко кто-то поет, очень высоким голосом, невыносимо печально, почти без музыки. Важенка запаниковала.

— Вы как поедете? На машине? Возьми нашу, это же удобнее! Вещи домой забросишь, позавтракаешь! И поедете.

— Ира, я уже забрал машину.

— Ты был здесь? У нас во дворе? Ты не зашел? — У Важенки подогнулись колени.

— Слушай, я не могу больше говорить. Все потом, ладно? — кажется, он прикрывал трубку ладонью. — Тут очень много всего, надо помочь родителям, с похоронами как-то решать.

— А что, больше некому? — голос ее сорвался, кружилась голова. — Я, между прочим, жду ребенка. Твоего ребенка!

В телефоне точно кто-то пел, пробивались голоса из других разговоров. Митя вдруг как-то очень тепло произнес:

— Важенка, представляешь, Лиля тоже была беременна…

У следователя усы подворачивались почти в рот, а от большой клетчатой рубашки пахло утюгом. Взяв из рук повестку, затянул насморочно:

— У меня, Ирина Сергеевна, парочка вопросов, не больше. Присаживайтесь, прошу.

Он вглядывался в какие-то бумаги, перекладывал их с места на место, фыркая как лошадь. Что-то не нравилось ему в этих бумагах. Важенка молча села. За его спиной на тумбочке стеклянная банка с борщом.

Она ждала, пока он там допишет, дочитает, уставившись в мутновато-серое небо за окном, подрагивающее, словно клейстер. С утра накрапывал тоскливый сентябрьский дождь.

— Чувствуете себя неважно? — не поднимая головы, он кивнул на кофту, в которую она куталась, но, скорее всего, имел в виду и опухшее лицо, и воспаленный взгляд. Пальцы ее дрожали.

— Да, мне не очень хорошо.

Вопросы один хуже другого.