Барбара О'Нил - Когда мы верили в русалок [litres]

Он издает жалобное писклявое «мяу».

– Ой, нет. Даже не знаю, хорошо ли это, что он меня слышит.

– Подмигни ему, – велит Сюзанна. – На кошачьем языке это означает «Я люблю тебя».

– Да я знаю. А тебе откуда это известно?

– Прочитала.

– Даже так? – Я тронута до глубины души тем, что мама с такой серьезностью выполняет возложенную на нее обязанность. Ее ревностное отношение размягчает мою броню, позволяет увидеть, как сильно она изменилась. Мама подносит свой планшет ближе к кровати. Мой кот, все так же жалобно мяукая, остается на месте.

– Привет, Бродяга. – Я старательно подмигиваю ему. – Ты в безопасности, и я тебя люблю, слышишь?

Кот смотрит на экран, словно ждет подвоха, потом быстро уползает назад, прячется за свисающим краем покрывала. Перед камерой снова появляется лицо Сюзанны.

– Не волнуйся за него, дорогая. Он просто напуган.

Бродяга – единственное существо, которое зависит от меня, а я его подвожу.

– Он хоть ест?

– Не так хорошо, как хотелось бы. Должно быть, вылезает из своего убежища, стоит мне уйти – судя по лотку, где он справляет нужду, – но при мне он носа не кажет. Миску с едой я ставлю ему у кровати, и он ест, когда меня нет дома. Поэтому утром я накладываю ему корм и иду гулять.

Бедный мой Бродяга.

– Боже мой! Как же мне его жалко!

– Не надо его жалеть, – твердо говорит мама. – Я хорошо о нем забочусь. Он здоров, ему ничто не угрожает.

– Ты обещаешь следить за тем, чтобы он не голодал?

– Клянусь, Кит. – В подтверждение своих слов она вскидывает ладонь в клятвенном жесте. Рука у нее грациозная, с длинными пальцами.

Я сглатываю комок в горле. Как ни странно, меня переполняют нежность и чувство благодарности к ней.

– Спасибо, мама.

Она отмахивается.

– А теперь рассказывай, что там у тебя. Есть зацепки?

– Нет, но у меня возникли кое-какие идеи.

– Отлично. Должна заметить, милая, что эта поездка идет тебе на пользу. Хоть щечки порозовели.

Опасаясь, как бы мои щеки и вовсе не зарделись, я выдавливаю из себя бесшабашную улыбку.

– Знаешь, вчера я на серфе каталась, и мне вдруг подумалось, что надо бы чаще так путешествовать. Вот что мне мешает?

– Конечно, надо! А я тебе запросто забронирую номер в любом из отелей сети «НорХолл» в любом уголке мира. – Она работает консьержкой в том, что находится в Санта-Крузе.

– Себе бы лучше забронировала.

Сюзанна передергивает хрупкими плечами.

– Знаешь, я предпочитаю придерживаться своей рутины. Мне так спокойнее. – Она неугомонно теребит в руках последние из своих медалей за трезвость, что выдают в клубе анонимных алкоголиков.

– Мама, ты давно уже не пьешь. И вообще, по-моему, сейчас даже туры трезвенников устраивают.

– Ладно, посмотрим, – говорит Сюзанна, но я знаю, что она не принимает мою идею. – Как тебе там, нравится?

– Здесь потрясающе. – Я подношу планшет к окну. – Ночью пронесся циклон, теперь все тихо. Смотри, вид какой!

– Красивое место. Как раз из тех, что нравятся твоей сестре, как ты считаешь?

Что-то в ее тоне настораживает меня, и я снова навожу камеру на свое лицо.

– Пожалуй.

– Какие планы на сегодня?

– Хочу обзвонить магазины по продаже снаряжения для серфинга, – отвечаю я. – Сама не знаю, почему мне раньше это в голову не пришло. Серфинг она не бросила бы ни за что на свете.

– Не спорю, но это только если она осталась самой собой. Вдруг у нее амнезия или еще что?

– Не исключено, – хмурюсь я. – Но маловероятно.

– Таких случаев полно. О них и в книжках пишут, и по телевизору показывают. Иначе зачем бы она допустила, чтобы мы оплакивали ее смерть?

– Может, затем что она эгоистка? Затем что она алкоголичка и наркоманка?

За тысячи миль мама сидит за столом в моем собственном доме и спокойным ровным взглядом смотрит на меня в камеру. Так будет выглядеть Джози через двадцать пять лет: седеющие белокурые волосы, высокие скулы, полные губы, с возрастом лишь чуть-чуть утратившие свой объем.

– Или, может быть, она была в отчаянии. Сломлена.

– Бедная Джози, – язвительно бросаю я. – Знаешь, я все время вспоминаю, как она украдкой пила спиртное из чужих бокалов и напивалась до одури, когда ей было одиннадцать-двенадцать лет, и недоумеваю: почему ты ее не остановила?

У Сюзанны хватает совести отвести взгляд.

– Если честно, Китти, я этого даже не замечала, – с сипотцой в глубоком грудном голосе отвечает она. – Я ведь тогда сама почти все время была пьяна.

Прямота матери приводит меня в замешательство. Моя уверенность в собственной правоте сдувается, как воздушный шар, который проткнули иголкой.

– Знаю. Извини. Просто я постоянно прокручиваю в голове события того времени и не могу понять, почему она ступила на порочный путь в столь юном возрасте. – Я помню то острое чувство безвозвратной утраты, что владело мной, когда я беспомощно наблюдала, как сестра ускользает от меня, словно она и впрямь превратилась в русалку и большую часть времени жила под водой. С этого началось мое беспредельное одиночество, и воспоминание о том столь мучительно, что я вынуждена его подавлять. – Она была такой потерянной.

– Да, – соглашается мама. Она теперь внимательно слушает и без лишних слов признает свою вину, но меня все равно это немного раздражает. – Что и говорить, для детей это была не самая подходящая среда.

– Естественно, – сердито говорю я. – Но у нас был Дилан. Он присматривал за нами.

– Да уж, – усмехается мама. – Сам еще ребенок. И наркоман. – Внезапно ее глаза наполняются неизбывной скорбью. – Наш Дилан, он всегда был пропащим юношей. А я обращалась с ним безо всяких скидок на это.

– Мам, а что с ним случилось? До того, как он поселился у нас.

– Не знаю. Совершенно очевидно, что он долгое время подвергался физическому насилию. Это все, что мне известно. Сам он никогда не рассказывал. – Она шевелит пальцами перед покрывалом, из-под которого торчат мохнатые черные лапки. – Мне бы следовало… – Она качает головой, глядя на меня.

– Да. – У меня щемит сердце.

– Прошлого не изменишь.

– Ты права, – вздыхаю я, тряхнув плечами. – Ладно, сейчас обзвоню серфинговые магазины, а потом, может быть, погуляю, посмотрю достопримечательности. Есть один автобусный тур на север острова. По-моему, должно быть интересно.

– Вот и хорошо. Развлекайся.

– Поцелуй моего кота, если получится, хорошо? И купи ему нормального тунца. Может, у него хоть аппетит проснется.

– Кит, с ним все будет в полном порядке. Обещаю.

– Спасибо, мама.

– Я люблю тебя, родная.

Кивнув, я машу ей раскрытой ладонью и кладу трубку. И злюсь на себя за то, что не ответила ей нежностью на нежность. Она так старается, давно уже, а я все никак не решусь подпустить ее ближе. Что это говорит обо мне самой?