Барбара О'Нил - Когда мы верили в русалок [litres]

Песня спета. Хавьер берет бутылку воды, пьет. Зал взрывается овациями и гиканьем. Хавьер отмахивается, смотрит на меня, кивает.

И так после каждого исполнения. Его прекрасные песни о любви, песни об утратах, трогают мое сердце, хватают за душу. Я плыву по течению дивной музыки, влекущей меня в более сносный мир, чем тот, в котором я разрушила жизнь сестры и, возможно, лишила ее детей полноценной семьи, которая до моего появления благоденствовала в абсолютном счастии.

Когда Хавьер заканчивает выступление, я придвигаюсь к нему и говорю:

– У нас не так много времени. Предпочитаешь сидеть здесь или, может, вернемся ко мне в номер?

Он выбирает номер.

Полночь. Я лежу на животе. Хавьер лежит рядом, легонько водит пальцами по моему позвоночнику – вверх, вниз, вверх, вниз. Это производит гипнотически умиротворяющий эффект.

– Расскажи про свое разбитое сердце, – просит он, – про то разбитое сердце, что навсегда отвратило тебя от любви.

– Ой, да это не столь драматично. Просто мне некогда влюбляться.

– Пф-ф. Чтобы влюбиться, много времени не требуется.

Я обращаю к нему лицо. Мой панцирь исчез, я даже не знаю, где он.

– Его звали Джеймс. Я познакомилась с ним в ту пору, когда была очень одинока, после землетрясения. – Я легонько поглаживаю его плечо, пальцем очерчиваю бицепсы. – У него была девушка, но мы начали вместе работать в «Орандж Джулиус». – Я помолчала, вспоминая. – Я влюбилась в него без памяти. Дышать забывала, если он оказывался со мной в одном помещении.

– Я немного ревную.

Улыбаюсь в ответ.

– Он расстался со своей подружкой, и все лето мы были неразлучны. Научили друг друга всему, чему можно. Джози с мамой редко бывали дома, и мы с ним просто торчали там и познавали друг друга. – Хавьер теперь водит по моей спине вверх-вниз не пальцем, а открытой ладонью. – Я была безумно влюблена. Любовь заполняла все мое существо. Тогда впервые за очень, очень долгое время я была счастлива.

– А потом?

– А потом… его бывшая подружка стала мне угрожать. Моя сестра узнала об этом и избила ее. Сломала ей нос.

– Во как! – весело восклицает Хавьер.

– Вообще-то ничего смешного. Она слыла первой красавицей в школе, и…

Хмыкнув, Хавьер целует меня в плечо.

– Джеймс был в ярости, они с Джози подрались, по-настоящему, и на том все кончилось. Мы с ним расстались. Он бросил работу в «Орандж Джулиус», и к началу нового учебного года уже снова был со своей прежней подружкой. А со мной с тех пор вообще не общался.

– Ну и козел.

– Нет. А сам-то? – поддразниваю его я, поворачиваясь к нему.

Он смеется, скользя ладонью по моей грудной клетке.

– Таким жестоким я никогда не был.

– Нет, – тихим голосом соглашаюсь я. И вдруг дико жалею, что не могу оставаться с ним в этой комнате вечно. Я похлопываю его по животу.

– Мне нравится твое брюшко.

– Зимой, – со смехом говорит он, – оно становится побольше. Тебе бы не очень понравилось.

– Думаю, все равно оно бы мне нравилось.

Хавьер грустно вздыхает, похлопывает себя по животу.

– Пухлый малыш, каким я был, все время стремится заявить о себе. Пожалуй, к старости я стану толстяком.

Кладу ладонь на его сверху мягковатый живот, хотя чувствуется, что пресс у него накачан.

– Все равно.

– Ты можешь любоваться им и зимой, если хочешь.

Я отвожу взгляд в сторону.

Хавьер трогает мой подбородок и сползает на кровати чуть ниже, чтобы наши лица находились рядом. Я вижу каждую его ресничку, вижу золотистые крапинки в его темных глазах.

– Значит, сердце твое было разбито, и с тех пор ты никого в него не пускаешь.

– Не только из-за этого. Там было все одно к одному – землетрясение, папа, Дилан. Буквально все.

– Понимаю. – Он нежно целует меня и затем отстраняется. – Послушай меня, пожалуйста, не перебивая, ладно? Всего минуту.

Что-то трепещет в моей груди.

– Ты думаешь, что я лишь заигрываю с тобой, говоря, что ты самая прекрасная женщина на свете. Это не так. Я не преувеличиваю. И говорю это не для того, чтобы заманить к себе в постель… хотя допускаю, что данная тактика оправдывает себя.

– Должна напомнить вам, сеньор, что сейчас вы находитесь в моей постели.

– Ну, не важно. – Он трогает мои губы. – Я узнал тебя в первую же секунду, как увидел, словно все это время ждал твоего появления. И вот ты появилась.

У меня болезненно сжимается сердце.

– Мы живем на разных континентах.

– Да. – Он целует меня, на этот раз дольше, и я целую его в ответ. – Но мне кажется, что я тебе тоже небезразличен.

– Да, небезразличен, – вздыхаю я, в кои-то веки не желая кривить душой перед самой собой. – Возможно, я даже стала немного влюбляться в тебя.

– Стала?

– Я скоро уеду.

– М-м. Да, действительно. – Он целует меня в шею, и по всему телу разливается волнение. – А если я уговорю тебя остаться?

Я зарываюсь руками в волосы Хавьера и притягиваю его к себе.

– Попробуй.

Я ловлю себя на том, что запоминаю его. Лопатки, кончики ушей, голос, нашептывающий мне что-то по-испански, ощущение его ног между моими ногами, вкус его губ.

Чтобы потом вспоминать.

Я еду в Сапфировый Дом, манящий меня, словно пение сирены. В темное время суток я там еще не была, и вид, конечно, валит с ног: красиво, как в сказке, захочешь, не представишь. Стоя на обрыве, я смотрю на переливающийся огнями город и вспоминаю тот день, когда Саймон впервые привез меня сюда.

Мой муж, купивший этот легендарный особняк в ту пору, когда он меня обожал. Думая об этом, я чувствую, как в сердце разверзается дыра.

Я вхожу в темный дом, иду по пустынным комнатам, всюду включаю свет, чтобы привнести в помещения хоть немного домашнего тепла. Бесполезно. Все равно чувствуется, что дом необитаем. Никогда не бываю одна по ночам. Со мной всегда моя семья.

Неужели это то, что меня ждет? Да, страшная перспектива. Прежде я даже не догадывалась, как мне нужна семья, как я хочу быть женой и матерью, и что я могу быть хорошей женой и матерью.

В кухне я ставлю кипятиться чайник и, прислонившись к рабочему столу, жду. Лампы здесь излучают неприятный зеленоватый свет. В первую очередь, решаю я, надо будет заменить освещение на более теплое. Неужели Хелен это устраивало? Представляю, как она десятилетиями жила одна в этом гигантском особняке в компании лишь своих собак – Пэрис и Тоби. Почему она здесь осталась? Почему не продала особняк и не нашла где-нибудь более привлекательный домик? От продажи она выручила бы очень много денег. Я задумалась об этом впервые, и теперь недоумеваю, как мне раньше эта мысль в голову не пришла. Может, Хелен что-то скрывала? Или исполняла епитимью?

С кружкой чая я иду в гостиную, раздвигаю стеклянные двери и сажусь на террасе. Шум и запах моря расслабляют мышцы шеи.