Михаил Веллер - Все Легенды

Отмашка, луч аппарата, и в темноте Познер включает свой обаятельный мужественный радиобаритон.

А на экране — бескрайняя монгольская степь, переходящая уже вовсе в бесконечную пустыню Гоби. Стадо овец — как горсть мышей на футбольном поле. Юрта, дымок. Пастух верхом на лошадке, которую в Англии называют пони, только эта лохматая. Лицо пастуха — молодое, вдохновенное, юно-героическое. И с протяжной дикой тоской и заунывной страстью он поет: горловые рулады:

— Любовь настигла меня в жаркий день.

Она сладка, как чистый ручей.

Нет выхода печали моего сердца.

Вдалеке таюсь от людей.

«Это ж надо, — тихо делится в темноте один из руководящих товарищей. — Прямо японские танки… или хуйку…» В общем, ценитель восточного искусства.

Пастух поднимает к себе в седло ягненка, рассматривает его, дует в шерсть, целует в милый ягнячий носик и отпускает со словами:

— Ах, не тебя бы я хотел так целовать!.. — переводит Познер своим приятным баритоном, но с той особенной механической ровностью интонаций, которая свойственна в кино синхронистам, все внимание которых занято переводом смысла, а на эмоции и интонации сил и времени уже нет.

Из-за сопки выезжает крошечная далекая фигурка и медленно превращается во встречного всадника. Этот постарше, лицо резче, вид серьезный. Явный степной руководитель.

Поравнявшись, они обнимаются, не сходя с седел, и младший говорит радостно:

— Как я истосковался, пока тебя ждал!

А старший, улыбаясь в морщины, отвечает:

— Я считал минуты до нашей встречи!

На следующем кадре младший загоняет овец в загон и кричит во все горло:

— Вернулся мой дорогой друг! Вернулся мой дорогой друг!

Эта горячая дружба немного забавляет не успевших уснуть зрителей. Все-таки эти монголы очень наивны в своем социалистическом оптимизме. Младшие братья, чего взять.

Два наших пастуха сидят и пьют чай у костерка. Старший прихлебывает и говорит:

— Горяч, как твой поцелуй.

Младший отхлебывает и говорит:

— И жжет внутри, как твои ласки.

??? У зала исчезает как-то желание спать. Люди медленно осваиваются с услышанным. Фразы в контексте… нетрадиционны. Налицо асинхронизация видового и звукового ряда. Это… собственно… как понимать?

И вот наши двое монголов лежат рядом под одеялом. Над ними — мечтательные звезды, отражаются и мерцают в задумчивых глазах.

Познер чуть откашливается и переводит:

— Я так счастлив, что судьба подарила мне еще одну ночь с тобой.

И ответ:

— Я знаю, что это нехорошо. Даже преступно. Но ничего не могу с собой поделать…

— Иди ко мне, дорогой, иди же скорее…

Все. Зал затаил дыхание. Иногда чей-то судорожный вздох и всхлип. Неужели???!!!

— Так, — говорит Познер. — Если переводить дальше, я прошу указания. Там текст эротического характера.

— Переводи! — сдавленно командуют в темноте из президиума.

— Глубже, — с механическим бездушием робота переводит Познер. — Твой нефритовый стержень силен.

Утро, солнце, овцы, степь, двое в седлах:

— Тебе было хорошо со мной?

— Мне еще никогда не было так хорошо.

Обвал. Ужас. Сенсация. Не может быть!!! Вот это засадили братья-монголы!!! Извержение вулкана, взрыв фестиваля: полнометражный художественный фильм о гомосексуальной любви двух пастухов, коммуниста и комсомольца, в далеком монгольском скотоводческом колхозе.

Всем как по шприцу адреналина засадили. Затаили дыхание, и глаза по чайнику, ушки к макушке сползли и растопырились.

Поймите, это были те годы отсутствия секса в СССР, когда в последнем слове на суде огребающий свой срок знаменитый режиссер Параджанов саркастически произнес: «Все может простить Коммунистическая Партия, но половой член в заднем проходе — никогда!» И получил десять лет лагерей. Н-ну, мы не говорим уже, что в Средние века гомосексуалистов сажали на кол.

Уважение к меньшинствам тогда было не в моде. Тогда и большинство-то в грош не ставили. Но вообще это все — статья за мужеложество. Что делать?..

В президиуме — свист и шип, словно змеи совещаются. И вердикт шепотом: Черт их знает, этих диких пастухов… кто там с козами живет, кто с кем… Товарищи, это первый монгольский полнометражный художественный фильм на нашем фестивале. Надо поддержать. У них тоже отборочная комиссия, партком, международный отдел, братская партия. Значит, так надо, если отправили такой фильм.

А на экране:

— Эта любовь дает мне счастье и гордость! — заявляет юный пастух старшим членам своей семьи.

— Я боюсь, чтобы это не испортило тебе жизнь, — тревожится мать.

— Старший товарищ не научит его плохому, — сурово возражает отец.

Черт. Мы и не знали, что в социалистической Монголии вот так относятся к гомосексуализму. Товарищи, да ведь они в него шагнули прямо из феодализма. А возможно, в развитии сюжета они будут преодолевать свое прошлое?

А-а-а! Вот и кульминация — общее собрание прорабатывает наших любовников. Народ волнуется в большой юрте, стол застелен сукном, председатель звонит в колокольчик:

— Пусть наши, так сказать, друзья объяснят коллективу свое поведение. Много лет мы боролись за социализм! (Аплодисменты.) Случались и раньше подобные факты, мы их не афишировали…

А над головой у председателя, слева и справа, укреплены к походному войлоку полога портреты товарища Сухэ-Батора и маршала Чойболсана, и выражение лиц у них странно принаряженное…

Женщина с орденом на груди сжимает в кулаке меховой малахай и выкрикивает:

— Эти моральные отщепенцы бросают вызов всем честным труженикам! — И срывает гневную овацию всей этой, так сказать, красной юрты.

А старший пастух выходит и говорит:

— Я полюбил его всей душой… и всем телом. Вы можете меня судить и расстрелять, но я ничего не смог поделать с собой. Но верьте: я старался учить его всему хорошему!

И — представьте себе! — он переламывает настроение этой колхозно-овцеводческой общины, и она ему сочувственно кивает и аплодирует.

А младшего встречает смехом и свистом! И он оправдывается:

— Я ничего не мог поделать! Сначала я не понимал, чего он от меня хочет. А потом он подчинил меня своей воле…

Драма, короче, страшная. Он предал своего старшего любовника и попытался начать чистую жизнь. А тот все приезжал к нему и снова склонял к сожительству.

М-да. А потом старший погиб во время грозы и бури, спасая колхозный скот. И хоронили его торжественно всем колхозом. А младший страшно каялся и лил слезы на его могиле. А в конце ехал по степи и пел счастливую песню об их любви, ушедшей навсегда…

Народ был просто громом поражен, в смысле кинозрители. Гомосеков все брезгливо ненавидели, а вот эта драма просто заставила расчувствоваться.

— Тоже люди, понимаешь…