Сергей Алексеев - Рой

Сергей толкнул Иону, в бок. Тот замолчал и, достав соленый огурец, начал есть.

— Ну дела! — протянул Тимофей. — Как же мы с тобой под одной крышей жить станем? Ты же меня хуже бабы запилишь.

— Запилю, — хмыкнул Иона. — Семьищу завел и пить?..

— Ну, рассказывайте, — произнес отец, — как живете, как там мои внуки. Хоть бы привезли глянуть, лешаки.

— Что к тебе возить. — Иона вздохнул. — У тебя народу полная изба, некогда внуков нянчить.

— А ты вези, я место найду! — отец потеребил Иону за волосы. — Чего ты не в духе-то? Сидишь как сыч… Постарел, что ли? Седеешь… С бабой-то, с Катериной твоей как?

— Он на другой Катерине женится! — брякнул Тимофей. — Сегодня едва оторвали! Женюсь, кричит!

— Помолчи, Тимофей, — оборвал его отец.

Старец пригубил стопку и сидел истуканом, барабаня по столу.

— Hy, хватит рассусоливать! — Иона пристукнул по столу и встал. — Вы что, пить сюда приехали? Я так и думал: Тимофей воду взмутит, а разбираться опять мне! Чего расселись?

— Иона, сядь! — прикрикнул Тимофей. — Не гони лошадей…

— Верно, большачок, — поддержал Сергей. — Приехали к отцу — давайте посидим, поговорим. Со временем все и…

— А вы мне рот не затыкайте! — отрезал Иона. — Вашего отца бьют, смеются над ним, а вы?.. Посидим!.. Батя, ты почему против этих сопляков дело не возбудил? Добренький, простил, да?

— Если бы на пользу — простил, — проронил отец ссутулившись. — Видно, пользы от моего прощения мало…

— Ну, ты как баптист! — возмутился Иона. — А нам каково? Когда батю родного бьют? Будто защитить некому. Один ты, сирота…

— Я-то еще не сирота… А вас вот жалко.

— Батя, ты себя пожалей, не нас, — вставил Тимофей. — Мы на ногах стоим.

— А я от стыда горю! — закричал Иона на Тимофея. — Кончать надо весь этот…

— Вы что же, — тихо спросил отец, — приехали ругаться?

— Как ты думал? Собрал тут шайку-лейку!.. — Иона сердито прошелся вдоль стола. — Люди смеются! Тебе, может, наплевать, а нам нет! Мы все на должностях, на людях, а ты такое вытворяешь! Нас каждая собака знает, уже в глаза говорят: что это батя ваш, свихнулся? Приют устроил!.. Ты нас в какое положение ставишь?

— Мне что же теперь, по вашей указке жить? — спросил отец.

— Не по указке, а считаться с нами надо! — ответил Иона. — И думать надо, что делаешь. Зачем ты деда у Забелиных взял? Зачем ты его сюда приволок?

— Иона! — Сергей вскочил. — Ты что? Что ты говоришь?

Старец сидел не шелохнувшись, только все постукивал козонками по столу.

— Тогда разбирайтесь сами! — рубанул Иона и хлопнул дверью. С потолка сквозь невидимую щель медленно побежал песок… Он искрился, попадая в солнечный луч, и Заварзины некоторое время следили за его течением. Только Артюша сидел, испуганно сжавшись, будто чем-то провинился и ждал наказания.

— Батя, не обращай внимания! — с облегчением сказал Тимофей, разлил водку. — Ты же знаешь, большак у нас психованный. Нервы!

— Нет, ребята, — Заварзин выпрямился, утер лицо руками. — Это не от нервов… Вы же все сюда спрашивать ехали. Только он говорит, а вы молчите пока.

Старец медленно встал, взял фонарь и пошел к порогу.

— Ты куда, Семеныч? — спросил Заварзин.

— Пойду на улицу посижу, — дед Алеша расправил белую рубаху под пояском. — Ты, Артемий, керосину мне налей.

Артюша взял у деда фонарь и пошел в сени; за ним, оглянувшись, направился и старец. Тимофей выпил.

— По правде сказать, ехали спросить, — признался он.

— Не спросить, а понять, — поправил Сергей. — Последнее время мы как-то… оторвались друг от друга. Будто чужие стали.

— Чужие — это ты правильно сказал, — вздохнул отец. — Вот вы налетели: шайку-лейку, приют устроил. Поглядите сначала, кто живет-то со мной?

— Да понятно, батя, — сказал Тимофей. — Убогие.

— А может, и я убогий? — вдруг произнес Сергей. — Все идет как-то вверх ногами, все не так… Ничего у меня не получается, батя.

— Это интеллигентские штуки, — уверенно перебил Тимофей. — Ты что! Ладно там всякие эти, сыночки.. А у тебя крестьянский корень, ты должен быть — во! — он потряс кулаком. — Чего нюни-то распускать? Между прочим, большинство ученых из народа вышло, из таких, как ты. Потому что жила крепкая и ум светлый. Ты на этих дохляков не смотри.

— Не выходит у меня, — повторил Сергей и поднял глаза. — Такое ощущение, будто меня обманули…

— Обманули? — насторожился отец. — Как — обманули? Ты скажи, не бойся, не стесняйся.

— Я уже и не стесняюсь, — Сергей взял у Тимофея сигарету, но прикуривать не стал. — Когда стеснялся — к тебе не приезжал. А теперь и это пережил… Не защитился я.

— Это ерунда, — успокоил его отец, и облегченно вздохнул. — Перепишешь, снова пойдешь. Я уж подумал…

На улице протяжно залаял дог, и следом глуховатым колокольчиком забрехал Тришка.

— Не буду я ничего переписывать, — помолчав, сказал Сергей. — От этого ничего не изменится… В науке мне делать нечего. Потому что я бездарь. Если б родственнички не помогали. Если б не пробивали, не проталкивали — я бы и кандидатскую не защитил.

— Какие родственнички? Я тебе не помогал, — растерялся отец. — Я только учиться тебя послал…

— Батя, ты не забывай, у меня еще одна… родня есть, — Сергей мотнул головой, прикурил сигарету, но тут же выбросил в печь. — Там в беде не оставят! Там из дерьма конфету делают!.. Всем кланом подсаживали, только что за уши не тянули. На каждом углу кричали — талант! Гений!.. Как я‑то поверил? Ведь были же моменты, чуял… А едва с Ирмой разбежались — так всё! Сразу бездарью стал. Вернее, был… Я, батя, с женой разошелся… Как говорят: хвалили, хвалили и с рук свалили. Чего я еще с докторской пыжился?

— Один разошелся, второй разбежался! — возмутился отец. — А со мной разбираться приехали… Кто кого перед людьми на срам выставляет?.. Эх, ребята, ребята…

— Прости нас, батя, — проговорил Сергей. — Мне назад хода нет.

Заварзин покачал головой, глянул с сожалением.

— Мне еще на свадьбе не понравилось, — пробурчал он. — Сидят, спорят чего-то, а собрались гулять… Но сват со сватьей-то вроде ничего, обходительные люди.

— Такие обходительные, — бросил Сергей. — Так обходят, что…

— Не пойму я чего-то… Если родня помогает, плохо, что ли? Как же не помогать? Дочь за тебя отдали…

— Плохо, батя. Все это обман… Не прижился я у новой родни.

Заварзин пожал плечами, соображая, но, так ничего и не придумав, замолчал. Что-то беспомощное было в его фигуре и вместе с тем таилась какая-то взрывоопасность, Сергей хорошо помнил это его состояние. В детстве, если сыновья за день что-нибудь набедокурили, а за ужином мать жаловалась отцу, он вот так же долго сидел, виновато слушал, помалкивал, но потом вдруг вытягивал ремень и начинал с Ионы. Иногда был яростен так, что пугалась мать и бросалась защищать ребятишек. Однако ярость его на старшем уже проходила, Сергею доставалось меньше, а на Тимофея ее и вовсе не хватало. После «ременной каши» отец уходил куда-нибудь во двор, в глухой угол, сидел, свертывая самокрутки, одну за другой, и снова становился как бы беспомощным. Ребятишки, получив свое, шли к нему просить прощения, но прежде, подкравшись и стараясь не дышать, подолгу смотрели за ним, и Сергей в такие минуты всегда почему-то до слез жалел и отца, и мать и своих братьев. Ему хотелось обнять сразу всех и говорить, говорить, захлебываясь слезами, что они теперь будут жить дружно-дружно и долго-долго!