Ян Козак - Гнездо аиста

— Есть люди, которым, за что бы они ни взялись, все кажется трудным, — сказал Врабел. — Я думал, что ты не такой.

— Мы просто старались добросовестно во всем разобраться. У нас в районе…

— У нас в районе, — перебив его, сердито повторил Врабел. — Скажи, пожалуйста, а к вам решения партии и правительства не относятся? Я имею в виду вас, Горовецкий район.

Гойдич выдержал испытующий взгляд Врабела. Уже довольно долго, ощущая во всем теле какую-то одеревенелость, слушал он, что говорил ему секретарь областного комитета. И никак не мог понять, чего же тот хочет. Оказывается, дела обстояли совсем не так, как он себе представлял.

— Я не хотел оступиться, — сказал Гойдич.

— И потому предпочел не ходить вовсе.

Врабел брезгливо отодвинул исчерканные красными чернилами листы бумаги со множеством пометок и жирных восклицательных знаков. Это был материал Гойдича…

— Для чего ты мне прислал это? Кому нужна такая галиматья?!

— Здесь все так, как есть на самом деле.

— Мартышкин труд! — настаивал Врабел. — Неужели ты не понимаешь, что теперь нужно? — Глаза у него вспыхнули, но голос остался ледяным. — Ведь не думаешь же ты…

Движением руки он остановил Гойдича, который порывался что-то сказать.

— От тебя я этого не ожидал. Ведь мы должны быть все время начеку! Понимаешь? Они уже перешли в наступление. И ничего не скрывают. В том числе и те сто миллионов долларов, которые американский сенат утвердил на подрывную деятельность в нашей стране. Цифра фантастическая, никогда прежде они об этом открыто не говорили. И ты не догадываешься, почему на них вдруг нашла такая откровенность? Проще простого. Это же война нервов! Они хотят своих людей у нас подбодрить, а остальным внушить страх. И к тому же папа римский отлучил от церкви всех, кто читает коммунистическую прессу. Одновременно установлено эмбарго. Экономическая блокада. А ты словно и слыхом не слыхал. Неужели ты ничего об этом не знаешь?

А Корея? Там наш тыл, там уже от холодной войны перешли к горячей. Весь капиталистический мир ополчился на нас. Тебе все равно не ясно? — Врабел не сдержал саркастической усмешки. — И почему, собственно, я должен тебе все это объяснять? Ты же целый год пробыл в Праге. В партийной школе!

Гойдич растерялся. Все в нем противилось словам Врабела, а красные пометки на отвергнутом Врабелом материале казались ему его собственной кровью. Но в то же время он понимал, что секретарь обкома прав, тысячу раз прав. И сознание этого лишь усиливало растерянность Гойдича и порождало чувство вины. Вина его была в том, что правда его отчета находилась в противоречии с правдой Врабела.

— Стоит мне подумать о том, что происходит в Корее, и меня самого словно режут по живому телу, — снова заговорил Врабел.

Несколько мгновений он пристально глядел на Гойдича. Потом едва заметно улыбнулся.

— Знаешь, ты своей физиономией немного напоминаешь мне корейца. И хоть я по-ихнему не понимаю ни слова, но ведь это наши люди. Правда, они только начали строить новую жизнь, и потому те мерзавцы думают, что легко победят их. Да, фронт у тридцать девятой параллели — это наш фронт.

Взгляд Врабела, казалось, затуманился от множества забот; горькие складки пролегли в уголках рта. Ведь ему нет еще и тридцати, подумал Гойдич, а он уже секретарь обкома. Руководитель областной партийной организации!..

— А раз дело приняло такой оборот, считай, что мы уже практически вовлечены, — продолжал Врабел. — Нас уже втянули в конфликт. Точнее говоря, война началась, и результаты ее налицо. А что, если они и нам попытаются нанести прямой удар? Думаешь, у вас, в Горовцах, крестьяне сдадут государству все, что соберут и заготовят? Какая у нас гарантия, что они сдадут зерно, мясо, молоко? Какая у нас гарантия, что не будет нарушено снабжение? Ты можешь это предусмотреть?

Кровь прилила к лицу Гойдича. Неужто мы и вправду дали маху? Нет. Отчет составлен правильно. Он точен, как топографическая карта. Но я не стану брать на себя слишком много, раз есть такое решение. И все-таки…

— Конечно, нет, — сказал он. — Если действительно дойдет до этого, крестьяне снова начнут продавать все из-под полы. Тут ты прав. Не были бы это крестьяне, если бы при такой ситуации не стали продавать дороже тем, у кого есть деньги. Да, тут ты прав.

— И на том спасибо, — с облегчением вздохнул Врабел. — Ты, значит, еще не совсем ослеп… Послушай, дружище, решение партии и правительства о дальнейшем развитии кооперативов вызвано определенными обстоятельствами. Нам необходимо обеспечить быстрое развитие крупного сельскохозяйственного производства и одновременно укрепить тыл. Я полагал, что ты это понимаешь. Решения партии и правительства надо выполнять. И в Горовецком районе тоже.

Гойдич сидел, опустив на колени руки. В этом кабинете, казалось, была какая-то особенная атмосфера, и он, проникаясь ею, острее ощущал свою ответственность за порученное дело. Подобное же чувство он испытал, когда впервые проходил мимо здания Центрального Комитета партии на Пршикопах в Праге. Он шел с той особой почтительностью, когда внутри, кажется, все замирает, шел, почти не дыша, ощущая душой и телом свою причастность и преданность общему делу.

— Послушай, это у тебя в районе судили кулака Зитрицкого или где-то в другом место? — спросил Врабел.

— У нас, в Горовцах. Ты ведь знаешь.

— Тогда, значит, ты слышал, что сказал Зитрицкий. Он и ему подобные делают ставку на Америку и на войну. Кто-кто, а уж вы в Горовцах могли бы понять, что нужно теперь партии и правительству. От вас требуется, чтобы вы нанесли кулакам удар. А вы хотите уйти в кусты, когда партия ведет наступление. Ты пойми, — продолжал негодующе Врабел, — по количеству кооперативов мы стоим на последнем месте в республике. Представляешь? Среди всех областей — самые последние. Самые последние в решении задач, которые ставит революция. Но мы этот долг вернем, Гойдич! — Он перевел дух. — Неужели, черт возьми, нам не удастся сломить кулака? Крестьяне в конце концов пойдут за нами, у них злость на кулаков. Но малоземельным крестьянам и середнякам свойственно колебаться, Гойдич. Это в их характере. Они всегда склоняются к тем, на чьей стороне сила. И мы покажем им, на чьей она стороне… Послушай, Гойдич, — продолжал Врабел, — там, в Корее, наши своими телами преграждают им путь. И мы не можем терять драгоценное время, мы должны его использовать.

Гойдич не видел сейчас ничего, кроме глаз Врабела. Они впились в него и были так близко, что он мог разглядеть воспаленные края век и красноватые прожилки на белках. Он не выдержал этого взгляда и испытывал сейчас мучительную растерянность, а главное, стыд. Его словно бы вздернули на дыбу — и тело, и душу его. Стыд и ужас оттого, что он, очевидно, сделал какую-то глупость, болезненной спазмой сжали у него все внутри.