Ян Козак - Гнездо аиста

— Перестань! — резко прикрикнула она на сынишку.

Мальчик вытаращил на нее большие карие глаза и притих. Четырехмесячную Геленку Эва закутала в шаль. Поглядела на улицу и облегченно вздохнула. Нигде никого.

Не успели они, выйдя за ворота, сделать несколько шагов, как к ним кинулась Олеярова. Ее черные, как деготь, глаза горели. Она размахивала костлявыми руками у самого лица Эвы и, брызжа слюной, вопила:

— Гадина! А вы еще кричите и пишете, что в кооперативы вступают добровольно?! — Голос ее срывался, она задыхалась. — Куда же вы нас гоните, сволочи? Матерь божья! Да всех вас передушить было бы не грех!

Ошеломленная Эва глядела на соседку, словно на какой-то призрак, ноги у нее одеревенели.

С самого первого дня, как переехала она к Ивану, у них с Олеяровой все шло по-хорошему. Как часто именно тут, на дороге, останавливались они, чтобы поговорить. Еще совсем недавно она одалживала соседке керосин и передавала через забор бутылку; вместе ловили кролика, который убежал у Олеяров из клетки. Но после того, как в Трнавке побывала «передвижная весна», соседка не обмолвилась с нею ни словом. А теперь вот вся кипит от долго сдерживаемой злости.

Эва не нашлась что ответить. Правой рукой она притянула к себе расплакавшегося Марека, а левой сжимала завернутую в шаль Геленку.

— Воровская шайка — вот вы кто! Все пошло прахом! Только я вам ничего не дам, ничего от меня не получите — и не мечтайте! Господь покарает вас за ваше злодейство. — Олеярова истово перекрестилась и запричитала: — Святый боже, трисвятый господь наш, покарай нечестивцев! Будь ты проклята, шлюха окаянная! — взвизгнула она под конец.

По телу Эвы побежали мурашки. Она огляделась. На крыльце, прислонившись спиной к двери, стоял старик Олеяр и молча смотрел на нее. Его лицо, заросшее седой щетиной, было печальным, усталым, даже каким-то отупелым. Словно бы он стоял у еще дымившегося пепелища родного дома.

Эва бросилась бежать. Она тащила за собой Марека и тупо повторяла:

— Беги, беги!..

Она не видела, но чувствовала, что за нею из окон следят десятки глаз. Где-то стукнула форточка. Хлопнули двери сеновала, послышались шаги… Марек не поспевал за ней.

— Беги! Скорей, скорей, Марек! — подгоняла она его.

Эва почувствовала, что вся обливается потом, а сердце у нее леденело от ужаса. Что ждет их?

— Иван! Дорогой мой Иван! — шептала она. — Я молю бога, чтоб все было по-твоему. Я всегда молилась за твою правду, Иван.

— Кто это там идет? — спросил Павла Петричко.

— Эва.

Когда она остановилась у входа, с трудом переводя дыхание, Павел увидел на ее лице испуг. К окну подошел Канадец.

— Ты что, их к нам в кооперативный хлев привела? — ухмыльнувшись, крикнул он Эве. — Придется тебе подождать — детей мы еще не берем!

— Что случилось? — спросил, высунувшись из окна, Иван.

— Ничего особенного, — ответила она как-то отчужденно. А лихорадочно горящие глаза ее говорили совсем другое. — Они ведь не придут, Иван. Они не приведут скот…

— Тогда мы сами приведем его, — сказал Иван.

— Нет, нет… — вырвалось у Эвы. Кровь отлила от ее лица, она судорожно замотала головой. — Нет, нет, прошу тебя — не надо!

— Это необходимо, — настаивал Иван. — Иди на скотный двор, Эва. Мы тоже скоро придем. Там все готово? — спросил он, хотя знал, что хлев в полном порядке — ведь он сам помогал белить его. И еще вчера туда навезли соломы, наполнили кормушки сеном.

Эва поглядела на Павла, продолжая качать головой, и побрела с детьми к хлеву.

— Так что будем делать? — обращаясь ко всем, спросил Иван.

— Наверное, стоит еще подождать, — сказал Плавчан, не поднимая глаз от стола. — Может быть, они еще придут…

— Под лежачий камень и вода не течет… — возразил ему Петричко и не спеша встал. — Пойдемте!

Гудак, до сих пор не проронивший ни слова, поглядев через стол на Ивана, сказал:

— Я пойду с тобой.

— Нет, ты пойдешь с Демко. Скот отведете в хлев Зитрицкого.

— Трудное это дело… — сказал Плавчан, побелев как полотно, даже глаза у него, казалось, поблекли. — Кто-то должен следить, чтобы все шло как положено. И опись нужно составить по всем правилам. — Он стал снова перебирать уже давно приготовленные документы.

— Верно. Вот ты этим и займешься, — сказал Иван.

Плавчан вздохнул с облегчением. На губах даже появилась слабая улыбка.

— А мы с тобой вместе пойдем, — сказал Иван Павлу.

Резеш уже несколько часов неотрывно глядел в окно. Перед его глазами была часть площади — ручей, три ореха, дома Канадца и Чорея. Впервые этот вид, так хорошо знакомый с детских лет, не согревал, а леденил ему душу.

Дорога с утра была гнетуще пустой и безлюдной, и ему хотелось, чтобы здесь ничего не менялось. Чтобы время остановилось и то, чего он так боялся, чему противился, не свершилось.

Потом он увидел на дороге жену Ивана. Вскоре прошли и они. Шаги их прозвучали походным маршем. Теперь он знал: началось.

Дверь распахнулась, и влетел Тибор.

— Уже гонят! Гонят коров! — закричал он, вытаращив глазенки.

За сынишкой стояла бледная как мертвец Марча.

Перед их окнами стали пробегать соседи. Тревожно ревел скот, долетали обрывки фраз, и все громче звучали возбужденные голоса.

Только теперь Резеш словно бы пробудился. Он побежал в хлев и отвязал Графиню. Одну корову разрешалось оставить в личном хозяйстве. Но он никогда и ни за что бы не отвязал сам остальных четырех коров, которые спокойно жевали сейчас у полных кормушек. Когда за ними придут, пусть сами их отвязывают и отводят сами. Он — ни за что. И наверное, впервые в жизни Резеш даже не взглянул на лошадей.

Графиню он загнал на задний двор, за дровяник, и привязал ее к одному из двух высоких кольев, между которыми Марча обычно натягивала веревку для сушки белья.

Вот и пришел его час. Иван Матух и Павел Копчик уже поднимались по ступенькам на крыльцо. Даже не слыша их шагов и не видя их под навесом крылечка, он все равно знал бы, что они тут.

— Что ж ты сам не привел их, Михал? — спросил Иван. — Теперь нам вот приходится… Жизнь ведь не остановишь.

Резеш даже не посмотрел на него, он бросил взгляд только на Павла.

— Пойдем с нами в хлев, — сказал Павел.

Резеш вдруг одеревенел; лицо стало как пергамент, а губы были так плотно сжаты, что, казалось, никогда и не раздвигались в улыбке.

На улице у его ворот толпились соседи. Все те, у кого хлевы уже опустели. Резеш никого не узнавал. Он резко повернулся и вошел в дом. Горечь и жгучая боль разъедали его душу, как щелок.

Резеш стоял у окна. Ждал. И вот он увидел своих коров. Подойдя к воротам, они остановились. Контеса и Гермина замычали. Соседи немного расступились, давая им дорогу, и они, одна за другой, вышли на улицу. Шерсть у них лоснилась — Марча утром напоследок тщательно вычистила их щеткой и протерла.