Ян Росс - БАСАД

В итоге всех перипетий я счел заключительный этап абсорбции в израильском обществе успешно завершенным. Кроме того, в моей жизни появился близкий друг Дорон — израильтянин до мозга костей, о котором я уже упомянул, и с которым вы еще не раз встретитесь.

Берлинская стена рухнула, и на ее развалинах зацвели первые ростки кактусов Сабрес 17 17 Сабрес — опунция. Это растение является одним из неофициальных символов Израиля и израильтян. — с жесткими колючками снаружи и сладкой мякотью внутри.

По разным соображениям, которые прояснятся позже, я пытался избежать описания главного персонажа этого фрагмента. Тактично обойти его стороной. Я сомневался, тянул, откладывал… Но повествование, как и природа, не терпит пустот. Пузырь ширился, набухал, нарушая структуру и целостность, и стало ясно, что необходимо принять неизбежное.

Персонажа зовут — МАксим, с ударением на первый слог. Я долго не понимал, почему израильтянам кажется, что ударения в русских именах непременно ставятся на первый слог. Они произносят: рОман, а не ромАн, бОрис, а не борИс, и влАдимир, а не так, как надо. Хотя, к примеру, в еврейском имени Дорон — ударение на втором слоге, да и Моисей ударением на первый слог не грешил. Мне в этом смысле повезло, над моим именем не поиздеваешься. Хотя Шмуэлю иногда удается его коверкать. Недюжинные способности — профессор как-никак.

Решив разобраться с ударениями, сделал несколько поисковых запросов и выяснил, что в английских именах, как и в исконно английских словах, ударение почти всегда на первом слоге. Та же участь постигает и иностранные имена. Ветхозаветный ДавИд становится ДЕйвидом, РахИль превращается в РЕйчел, а МоисЕй — в МОузеса. Подобное происходит с французскими именами, с русскими и с большинством других чужеродных слов и имен. А в Израиле просто переняли эту манеру.

Итак, МАксим — диковинное для здешних широт явление. Обитает он во вражеской подсобке при лаборатории. Подсобки у нас две — своя и вражеская. Там — во вражеской — окопался доктор каких-то наук, называющий себя колхозником. «Ян, пойми, я — колхозник!» — многозначительно втолковывает мне МАксим, когда между нами возникают разногласия. Почему это должно служить весомым аргументом в пользу его точки зрения — неясно. Всякий раз как он выдает свое «я колхозник», мне слышится «я придурок».

Колхозник кряжист и квадратен лицом. Покатые плечи и бобрик — словно раз-другой топором тяпнули, и ладно. Он и вправду любит разыгрывать из себя сельского дурачка, не в том смысле, как я юморил о здешних кибуцах, а эдакого кондового совкового колхозника. То ли кондовых колхозников в кибуцы не берут, то ли кибуцы оказались недостаточно совковыми для МАксима, и неведомые силы занесли его в Нетивот.

Нетивот — это населенный пункт на границе с сектором Газа, выросший на месте лагеря для африканских репатриантов. В девяностые популяция удвоилось за счет волны обширной эмиграции из бывших советских республик, и Нетивот получил статус города. А потом его подмял под себя раввин по прозвищу «Рентген», якобы обладающий даром диагностировать заболевания невооруженным глазом.

Первым делом раввин Рентген отгрохал пирамидальную гробницу своего отца, посмертно возведя его в целители и чудотворцы, и этаким нехитрым образом осенил сам себя индуцированной святостью преемника династии праведников-врачевателей. Позже этот прохиндей приплел уж совсем неправдоподобную, зато никак не поддающуюся проверке, байку о деде и прадеде, известных еще в Марокко богоданным знахарским даром, и занялся шарлатанством на полную катушку. Слизал рабочие схемы с чего можно и с чего нельзя, не гнушаясь ни язычеством, ни идолопоклонством, возбраняемыми иудаизмом. Вовсю использовал амулеты, огненные обряды с экстатическими шаманскими плясками, паломничество к той самой отцовской гробнице и тому подобное.

В итоге этих попрыгушек образовалась секта, и раввин Рентген поставил дело на широкую коммерческую ногу. В продажу поступили индульгенции и заказные благословения. Оплата принималась в двух формах: одноразовая — наличкой — и в виде абонементов с подпиской на ежемесячные взносы. Купилась на это, как водится, беднота, наивно спешащая отдать последние гроши за призрак надежды.

Словом, католическая церковь средневековья отдыхает. Общедоступной банковской инфраструктуры тогда не существовало, и сложно было обувать простаков с таким изяществом и блеском. Подсадить неофитов на пожизненные взносы в отсутствие банковского постоянного платежного поручения уж никак бы не удалось.

Однако я снова отвлекся — типаж больно увлекательный. Но МАксима не тревожат ни этот местечковый оракул, ни его манера спекулировать на людском горе и отчаянии. В Нетивоте нашему селянину удалось воссоздать вокруг себя атмосферу застойной совдепии, и он укутался в нее, как в обтерханный, но привычный и родной ватник. Тепло, хорошо, и мухи не кусают. Он и сам — словно муха, попавшая между оконными створками. Муха, которая не понимает, что влипла. Пожужжит, пожужжит и шмяк греться на солнышке. И все прекрасно. Муха довольна, МАксим — тоже. Он иммигрировал на Святую Землю и обрел свой обетованный колхоз.

В общем, какими бы ветрами МАксима ни занесло в Нетивот — почему он там прижился, примерно ясно. Также ясно, что он этим фактом гордится. И гордится до такой степени, что над его рабочим столом красуется латунная табличка с выгравированной надписью «NASA 18 18 NASA — НАСА — Национальное управление США по аэронавтике и исследованию космического пространства. Netivot». Но зачем, будучи доктором наук, он мотается в Хайфу (через всю страну!) ради плохонькой должности инженера лаборатории? Непонятно. И уж совсем непонятно, отчего любой разговор никак не может обойтись без упоминания этого местечка. МАксим приплетает Нетивот ко всему, чему ни попадя, а в спорах пользуется им, как последним аргументом. Хотя и начинать он норовит именно со своего ненаглядного Нетивота.

Это было бы забавно, если бы колхозника постоянно не обуревали грандиозные идеи в духе полетов на Альфа Центавра. Безнадежно утопические даже на фоне присущего научной среде прожектерства. Его идеи примечательны тем, что они не только никому не нужны, но и практически невыполнимы. Кроме того, МАксим не умеет думать внутри своей головы. Единственный модус его мышления — выплескивать неоформленные фантазии и затевать по их поводу нескончаемые споры, в которых будто бы должна рождаться истина. Однако МАксиму все никак не удается разродиться. Зато схватки шумны и болезненны не только для него самого, но и для окружающих.