Ян Росс - БАСАД

Он заливал строительным клеем столы и стулья учителей, и когда мы, в ужасе затаив дыхание, ждали реакции очередного незадачливого преподавателя, разражался нечеловеческим гоготом, задыхаясь, икая и булькая. Пристрастие Ицика к стройматериалам и их неоскудевающий запас наводили на мысль, что его отец работает прорабом. Как-то на выходных он ухитрился забетонировать парадный вход и пожарные выходы, чем обеспечил всем школьникам свободный день.

Фантазия Ицика была неисчерпаема, однако в своей неустанной и многосторонней деятельности он не забывал и меня. Общение с русскими на тему моего еврейства так и не привило мне навыков помалкивать и не лезть на рожон, и теперь я регулярно огребал от Ицика и компании, но уже по поводу того, что я «русский». Сам по себе Ицик был заморыш — соплей перешибешь, — но из-за неуемного темперамента и преданной группы поддержки в одиночку с Ициком и Ко было никак не совладать.

Мое упорство в неуклюжих попытках огрызаться на их дежурные задирки только подливало масло в огонь. Не то чтобы я так уж умел или хотел драться, но трусливо держать язык за зубами было еще унизительней.

Чем больше я храбрился и ерепенился, тем больше их раззадоривал. И поэтому в забавах Ицика я не всегда был лишь сторонним наблюдателем, а нередко становился невольным участником. Точнее, потерпевшим.

Мои мытарства закончились неожиданно и уж как-то очень по-киношному. Первого сентября на третьем году учебы в этом «Сиянии» мой одноклассник Нир объявил, что вызывает любого из нашей параллели на «честный поединок». Нир был веселый и харизматичный. Он профессионально занимался водным поло, обладал сказочно атлетическим телосложением, широкой обаятельной улыбкой и, что особенно подкупало, будто не осознавал своего явного превосходства — никогда не зазнавался, со всеми держался дружелюбно и просто. Этого рубаху-парня нельзя было не любить, а девчонки так и вовсе млели от него все без исключения.

Рассчитывать на победу над таким соперником не приходилось, да я и не рассчитывал, но сразу понял, что это мой шанс, и стал единственным, кто осмелился принять вызов. Следующие двадцать минут были довольно предсказуемыми и ощутимо болезненными. Нир лихо отмутузил меня по полной программе на глазах у всей школы. Но я, в некотором смысле, выстоял — не победил, конечно, но сопротивлялся до конца.

Последствия этой потасовки превзошли все ожидания. Нир принял меня в свою компанию, что существенно повысило мой статус и положило конец аутсайдерской изолированности. У меня появились друзья. Девочки стали обращать на меня внимание. Это было приятно и тешило мое уязвленное самолюбие. Хотя, будучи запуган новым обществом и языком, на котором изъяснялся через пень-колоду, предпринять что-то конкретное по поводу девочек я так и не отважился.

Зато Ицик ко мне охладел и будто не замечал меня вовсе. Видно, его чуткое сердце не позволяло делить предмет своей привязанности с кем-либо еще.

Позже я попал в совсем другую школу — при Иерусалимском университете — для прилежных девочек и мальчиков. Там все было иначе. Во-первых, туда же поступил мой друг и компаньон по воровству — Артем Резник, благодаря алкогольным дебошам отчима уже порядком натасканный в рукопашных боях в ограниченном пространстве. Во-вторых, нас было семеро «русских», а семеро — это банда. И дело далеко не только в численности, а в том, что возникло товарищество, общность, соратничество… И в малознакомом и еще чуждом окружении, наконец, появились свои.

И в-третьих, физическое противостояние стало не так актуально. Однако не совсем и не сразу. В каждой параллели среди двух превалирующих типажей — девочек-припевочек и мальчиков-одуванчиков — имелся класс шеферов. Слово «шефер» (ударение на первый слог) означает — красота или, точнее, краса. На деле, за этим изящным политкорректным фасадом скрывалась программа для проблемных подростков — тех, кого уже столько раз исключали из других школ, что больше этих «красавцев» никуда не принимали.

Руководство привилегированной школы таким макаром убивало целое «стадо» зайцев. Закаляло нас — маменькиных сынков и папенькиных дочурок, перевоспитывало подрастающее поколение мелкотравчатых негодяев и заодно активно пиарилось, снимая любые подозрения в социоэкономической дискриминации их приемной комиссии.

Как бы то ни было, первые месяцы Красавцы не покладая рук бодрили и закаляли нас, а мы — преимущественно наша банда — небезуспешно перевоспитывали их. К середине года между враждующими сторонами восстановился полный консенсус и, как тогда говорили, мир, дружба, жвачка. Причем до такой степени, что, когда в следующем сентябре прибыла новая орава этой отборной шпаны, мы и наши Красавцы уже выступали единым фронтом, и вместе быстро привели новичков к общему знаменателю.

Однако мордобои и отстаивание чести в школьных коридорах, надежно сплотившие нашу небольшую компанию, были не главным. Имелись вещи и поважнее. Например, чемпионат по мини-футболу. Сборная класса состояла в основном из «русских». Триумфально шагая от победы к победе, мы быстро завоевали первенство школы. Но во втором году уступили его тем самым новым Красавцам, которым к тому моменту уже нанесли сокрушительное поражение в коридорах, туалетах и темных закутках.

Эта шобла хулиганья разгромила нас практически всухую. Помню нашего вратаря Рони, героически выстоявшего до конца, несмотря на расквашенную на первых минутах физиономию и полную беспомощность всей команды. Но по-настоящему выделялся нападающий Вадик, чьей смелостью, бесшабашностью и некой внутренней свободой я откровенно восхищался. Голов он забил не много, но и без того вполне оправдал роль нападающего. Под конец Вадик без особого повода подкосил одного из соперников, а когда тот вскочил и начал возмущаться, засветил ему в рожу, тем самым затеяв побоище, стремительно переросшее во всеобщую свалку. Матч мы продули, но все же отыгрались как могли, да и Вадик, у которого вечно чесались кулаки, отвел душу.

Его зеленые глаза задиристо блестели, искрились задорно и хулиганисто. Еще Вадик неподражаемо матерился — русским матом на иврите. Ма-бля кара-бля?! 7 7 Ма кара?! (ивр.) — Че такое?! — вопил он, сворачивая челюсть какому-нибудь очередному Красавцу. В любых потасовках Вадик всегда бил первым — без раскачки и абсолютно не задумываясь ни о последствиях, ни о соотношении сил. Мне самому он великолепно впечатал по зубам на первой же неделе. Так, собственно, мы и познакомились. Вообще, получить от Вадика по зубам мог кто угодно. С легкостью необычайной.

И так же легок и стремителен он был во всем остальном. Его хохот был самым заразительным, насмешки — самыми дерзкими и хлесткими, а приключения — самыми лихими и отчаянными. Вадик даже шоколад ел так, как я и вообразить не мог. Я надкусывал, обсасывал, мусолил по кусочку… А он с хрустом отхватывал кусман с полплитки, вгрызался в еще несколько кубиков и жевал с масляным кошачьим взглядом, при этом ухитряясь каким-то образом ухмыляться.