Мария Метлицкая - Стоянка поезда всего минута

А на душе у меня сплошное, девки, дерьмо! Сил нет, как муторно! Зря я так, зря! И так еще стало за нас, баб, обидно! Прямо до слез! Чтобы так нас довести, а? Одна дура все терпит, а вторая… Вторая готова терпеть! Вторсырье подобрать готова, секонд-хенд! А Лариска вполне симпатичная, стройная такая, длинноногая, ухоженная. Все морду колет, филлеры-шмиллеры. А мужика нет. Ни хорошего, ни плохого… Вот такие, девки, дела.

Помолчали. Что-то вспомнив, Тамара продолжила: – Мало того, мой гад играть стал. Начал с ипподрома, картишки по-мелкому. А потом подсел на казино. Ох, сколько же там он оставил! Как вспомню… Мурашки по телу. Думала тогда – рехнусь, не выдержу. Я пашу, а он несет в казино. Однажды приехала, посмотреть захотела. А зря. Правильно говорят: меньше знаешь – крепче спишь. Нет ведь, поперлась, дура безмозглая. Это в районе «Мосфильма» было.

Захожу: полутемно, девки с подносами шныряют, шнапс раздают. А вот и он сидит, мой красавчик! Сидит, мой любимый! Важный такой. Ты чего! Рубашка белая, галстук от Армани, ботиночки итальянские – все как положено. Сигарой попыхивает. Ни дать ни взять буржуин. Таких раньше в журнале «Крокодил» рисовали. Из стакана высокого отхлебывает – наверняка любимый джин-тоник. В руках карты. Вид умный, задумчивый. Брови нахмурил, словно роман сочиняет. Ну, думаю, сука! Сейчас я тебя за волосья! По всему залу протащу, не постесняюсь. И в морду плюну. Я, блин, колбашусь, как рабыня, а ты тут время проводишь! Это его, девки, слова: «Мне же надо где-то проводить время, пока ты на работе. У меня же должны быть увлечения. Скажи спасибо, что не по бабам!» Спасибо ему сказать! Как вам, а? Что не по бабам! Сволочь.

Тут Лиза не выдержала:

– Тамара, простите! Но ведь Мила права: вы женщина состоявшаяся, самостоятельная. Разведитесь – и дело с концом! Зачем же так мучиться? В конце концов, есть еще шанс устроить свою судьбу, – неуверенно добавила она. – А что, все возможно! Или вы его, простите, так любите?

– Я? – выкатив глаза, Тамара задохнулась от возмущения. – Бли-и-ин! Да я его ненавижу! Всю кровь, сволочь, высосал, как малярийный комар. Да, ненавижу, – повторила она и замолчала. – А жить без него… не могу.

Мила сурово нахмурилась.

«Не одобряет – и правильно, – подумала Лиза. – И я промолчу. В конце концов, это ее личный выбор.

Терпит – значит, нравится! Но дочь права – мазохистка. И все-таки странно: так ненавидеть и «жить без него не могу». Выходит, бывает и так…»

Смущенная своей откровенностью, Тамара отерла слезу и улыбнулась:

– Да ладно, девки! Все у меня хорошо. Вон к дочке еду, к Танюшке, к внучку! Прям руки чешутся взять его. Аж съесть охота – такой сладкий! А смешной! Восемь месяцев, а всех узнает! Увидит меня: «Ба, ба!» И сразу идет, прям сразу! Молодец, бабку не забывает! А что, приятно. Жалко, что вырываюсь редко, раз в три месяца, больше не получается. Бизнес, что б его! Ой, но какой он смешной! – улыбнувшись, повторила она. – Прям кукленок! А знаете, девки, кто у моей Таньки муж?

«Девки» молчали.

– Китаец. Ки-та-ец! – по слогам произнесла Тамара. – Вы такое видали? Во идиотка! Китайца нашла! Мало ей русских! Наших, русских, нормальных парней! Так нет ведь – китаец!

– И что? – фыркнула Мила. – А чем этот китаец, ваш зять, отличается от ваших русских? Разрезом глаз и кулинарными пристрастиями? Китайцы непьющая и работящая нация, и их есть за что уважать! А ваши русские… извините! Ваш муж, например…

– Да ладно, чего ты наехала? – поспешила оправдаться Тамара. – Чё я такого сказала? Да он ничего, наш Ван Чонг! Ко мне со всем уважением: «Мама, – говорит, – вы мне пельмени, пожалуйста, сделайте, тесто у вас замечательное. Только не с коровой, а с креветками и с ростками бамбука», – рассмеялась Тамара. «Ага, счас, – говорю. – Прямо с креветками и с травой. Не с коровой, как вам? Ха-ха. С мясом пожрешь, не развалишься!» Борщ наш не ест, морду корчит. Пирожки мои так, с голодухи. Я Таньке везу, она их обожает. Суп из белых тоже не ест. Варит сам, из каких-то своих, черных, с виду чисто поганки. И все лапшу, лапшу наяривает. Прям как мы нашу картошку!

– Китайская кухня одна из лучших, – авторитетно заметила Мила. – Лично я ее очень люблю. А мой сын живет с индианкой. Чудесная девочка, я вам скажу. Милая, тихая и уважительная! А наши девицы – хабалки. Им интересны только деньги, и все.

– Ну всех под одну гребенку не надо, – мягко возразила Лиза, подумав о своей Маруське. – Все люди разные.

И подумала: «Какое счастье, что моя не живет с китайцем, индийцем и нашим замечательным русским. Какое счастье, что она еще со мной и, кажется, замуж не собирается. Какое счастье, что у нас такие отношения и мы так любим друг друга».

И тут же поняла, что по дочке успела соскучиться.

– Да ладно вам! – смутилась Тамара. – Что я сказала плохого? И мало́й у нас замечательный – раскосенький, а глазки светлые! И волосики светлые! Но потемнеют, наверное… А так ты, Мила, права: наш Чонг ого-го! За пять лет на трехкомнатную заработал. У Таньки машина, у него. Няня хорошая, дом хотят строить. Короче, пашет как бобик. Да, и не пьет, – повторила она. – Да, Чонг хороший и Таньку мою обожает. А вышла бы за нашего – пил бы или на шее сидел. Как мой. – Тамара грустно улыбнулась. – У меня только здесь, в «Сапсане», и передых. Четыре часа настоящего счастья – никто не дергает, никто нервы не треплет, природа за окном, тишина. Кресло удобное. Как в отпуске побывала, ей-богу!

Лиза подхватила:

– И у меня! Четыре часа передышки. Крохотный, такой малипусенький отпуск! Вот жизнь наступила!

Мила смотрела в окно. У Лизы звякнула эсэмэс:

«Любимая, уже совсем скоро! Немного задержался на работе, боюсь опоздать минут на пятнадцать. Простииииии!»

И снова знакомые смайлики: улыбчивый с сердечком, грустный со слезой, веселый со слезой. Как все ожидаемо! А может, и хорошо, что ожидаемо? Может, уже не надо сюрпризов?

Одернув майку и брюки, Мила выбралась из кресла и пошла по направлению к туалету.

«Следующая станция Бологое», – объявили в динамик.

Тамара улыбнулась и затянула:

– Бологое, Бологое, Бологое! Это где-то между Ленинградом и Москвой. Помнишь, Лиз?

Лиза улыбнулась:

– Конечно! Из далекого детства.

Вернулась посвежевшая, умытая, чуть разрумянившаяся Мила. Интересно, к кому едет эта грустная и молчаливая женщина?

Может, к любовнику?

Мила уткнулась в телефон. Сосредоточенно писала сообщения, а получив ответное, улыбнулась.

– А ты, Мил? В командировку? – уверенно, считая, что ей должны ответить откровенностью за откровенность, не выдержала любопытная Тамара. – Или так, погулять?

– Я к маме, – сухо ответила Мила. – Я ленинградка, в столицу уехала замуж, сопротивлялась ужасно, но так уж получилось. Привыкала к столице долго, но так, увы, и не привыкла. По Питеру скучаю, как по родному ребенку. К тому же там мама, ей восемьдесят три, почти слепая, но голова светлейшая. И память. Лучше, чем у меня, честное слово. – Вспомнив маму, она улыбнулась. – Вообще, она у меня умница. Слушает аудиокниги, в курсе всех новинок. Музыку любит, поэзию обожает. С ней живет женщина, сиделка. Но это не то, как вы понимаете. Вот и езжу два раза в месяц на два дня, на три. Как получится. – И погрустневшая Мила отвернулась к окну.