Паскаль Роз - Охотник Зеро

И она ушла от нас. Она победила. Она одержала победу по всем фронтам. Вся семья в сборе для прощания с победительницей. У входа в подъезд поджидает серое Пежо 403, доверху набитое подарками от щедрого супруга. Она медленно спускается по темной лестнице, ни разу не обернувшись назад, не желая прощаться с домом, в котором прожила долгие годы. Бабушка, вцепившись в меня, спускается вслед за ней. Бесконечное путешествие с остановкой на каждой ступеньке. Наконец мы стоим на тротуаре, обдуваемые прохладным утренним ветерком. Интересно, думала, я, поцелует ли она нас на прощание, но всю инициативу взял на себя новоиспеченный супруг. Поцелуй своих родных, Бенедикта. Она наклонилась, чтобы поцеловать бабушку. А когда-то они были одного роста. Она покорно выполнила просьбу, поцеловав нас по очереди в щеки. Каждый раз ей мешала ее шляпа, но она так и не догадалась ее снять, и края шляпы больно били мне по лбу. Всё при гробовом молчании. Наконец он взял ее за руку и усадил, как королеву в машину, ни дать, ни взять прекрасный принц из сказки, о котором я мечтала, когда была маленькой, но который оказался насквозь фальшивым, несмотря на свои сказочные старания. Однако было видно, что и он волновался, он в надцатый раз повторял, что через недельку он вернется за бабушкой с дедушкой, чтобы отвезти их в шикарную обитель в Л’Э-ле-Роз. Машина медленно тронулась с места и завернула на бульвар Мальзерб в направлении Лазурного берега. Мне вспомнился наш огромный Ситроен 15 (мы ехали в Фекан, сворачивая на Мальзерб в другую сторону), как у меня на коленях тряслась корзинка для пикника, как радостно и без умолку болтал дедушка; и вот мы стоим все трое понурые, как сломанные игрушки, как замершие в холодной растерянности статуи, и никто не может отважиться на первый шаг, ведущий в одиночество, которое еще недавно звалось нашим родным домом. Дедушка тронулся в путь первым, шаркая мелкими шажками в своих огромных домашних туфлях. Ну, давай, идем, сказал он жене. Пожалуй, впервые он заговорил как хозяин в семье, будто вспомнив наконец о своей роли настоящего мужчины. Мы подхватили бабушку под руки и потащили наверх поруганную мать, низложенную императрицу. Дедушка усадил ее в кресло и принес шаль, которой заботливо укрыл ей плечи. Да, запоздалая любовь, когда уже гремят старые кости, а смерть поджидает на пороге. Мне стало как-то неловко, противно на душе, и я отвернулась от пожухшей любовной парочки. Когда я, в свою очередь, прощалась с домом, я заглянула в мамину спальню. На столе стояли ее туфли-лодочки и лежали, аккуратно сложенные, старые платья бабушки, настоящий кошмар моей мамочки, ее невыносимая боль, ее противная кожа, которую она наконец сбросила с себя. Ящик ее тумбочки был пуст, все папины фотографии она забрала с собой.

Квартиру выставили на продажу. Покупатели один за другим дефилировали по комнатам в сопровождении агента по недвижимости, которому мой отчим передал ключи. Иногда бывало, что я сама показывала квартиру. По вечерам я складывала вещи. В одну сторону те, что бабушка с дедушкой увозили с собой в Л’Э-ле-Роз, в другую — то, что я забирала с собою на набережную Жеммап. Он уже возил меня туда, что показать небольшую двушку, где мне предстояло начать самостоятельную жизнь. Белая пустота комнат потрясла меня после темных коридоров на улице Бьенфезанс. Я покорно, как моя мамочка, произнесла: да. Вытаскивая вещи из распахнутого настежь шкафа в гостиной, бабушка показала мне рукой на стопку скатертей. Возьми их все и не забудь руанский сервиз в буфете. Две горки тарелок, накопленных для меня за все эти годы, по две каждый год. Я стояла перед узорчатыми кругами моего удушливого прошлого, которые, как вехи, двенадцать раз отмечали мечты бабушки о моем счастливом будущем, и слезы сами по себе стали наворачиваться на глаза.

Мое новое жилище было до невозможности ярким и светлым, девственно белые стены, нежно-бежевый палас, стол из светлой сосны, кухонная плита, все дышало новизной. И пустотой, теперь, когда меня покинули три родных мне человека. Делать мне особо было нечего до начала занятий в университете, куда я поступила на математический факультет, других идей у меня не было на этот счет, да и охотник не мешал мне заниматься исчислениями, уравнениями и прочими формулами. В ванной комнате, такой же девственно белой и новенькой, я заставила все полки банками с затычками для ушей. И поскольку теперь я жила одна, я не отказывала себе в удовольствии носить их постоянно. С этих пор никто и ничто не лишит меня права быть глухой.

На улице Бьенфезанс с того самого дня, когда я упала на лестнице в обморок, я каждую ночь замуровывала свои уши, защищая их от внезапных рейдов истребителя. Ну а днем, само собой, я была вынуждена сдаваться и вслушиваться в звуки жизни. С тех пор раз пять или шесть охотник вновь меня атаковал, с ревом тараня мой разум. Но больше я не падала в обморок. Я лишь лежала, парализованная от страха, в ожидании смерти, которая так до меня и не долетала. И неизвестно, что меня пугало больше — его внезапные налеты или боязнь показать окружающим, особенно отчиму, следы его ночных бомбардировок, я не могла скрывать нахлынувшие на лицо чувства и не хотела, чтобы кто-нибудь это замечал. Здесь, в новой квартире, лишенной зрителей и слушателей, я, по крайней мере, могла вздохнуть спокойно. Когда я получила подтверждение о зачислении в университет, где красовался мой регистрационный номер студентки, я вздрогнула, словно очнувшись от долгой спячки. Я со всей ясностью осознала, что, если я не возьму немедленно себя в руки, у меня не будет другого шанса изменить свою жизнь и я так и подохну глухой в своей чистенькой белоснежной квартирке. Очень скоро я столкнусь с тысячью лиц, которые ничего не знают о моей прошлой жизни. Разве это не прекрасный случай начать жизнь с чистого листа? Студентка, это слово, бодро чеканя шаг, по слогам засверкало в моей растерянной душе спасительным горизонтом. Да, я стану обычной студенткой, каких тысячи, я затеряюсь в толпе юношей и девушек, нагруженных своими тетрадями и книгами, весело болтающих в кафешках среди клубов табачного дыма. Заполняя последние бумаги для поступления на факультет, я собрала в кулак все свои силы, да, я была готова дать бой. Я вытащила из ушей затычки и выбросила их в мусорное ведро. Дальше — окна нараспашку. Августовский вечерний Париж тихо вошел в мой дом. И я сама, без понуканий бабули, обратилась к Нему, принявшись бормотать полузабытую молитву.

Сначала я попыталась схитрить. Я написала отчиму, что в квартире не очень хорошая звукоизоляция и что шум, который доносится от соседей, мешает мне спать. Он позвонил в одну фирму, чтобы мне установили подвесной потолок. Это занятие заняло меня на несколько дней, тем более что рабочие этой фирмы оказались очень приятными ребятами. Они работали с огоньком и без устали перебрасывались шутками-прибаутками. Шуточки их, конечно, были плоские и идиотские, но мне все равно было весело с ними. Я покупала им пиво, и, открыв бутылки, мы звонко чокались ими. «Ну, теперь наша студенточка сможет спокойно заниматься своей математикой, — подмигивали они мне. — Пусть там они наверху хоть вечеринки устраивают, она не услышит ни звука». Боже мой, неужели и я когда-нибудь смогу устроить у себя вечеринку? Они пробыли у меня лишь три дня, но заряд их веселья еще долго поддерживал мне настроение. До той минуты я не могла припомнить, чтобы какой-нибудь взрослый посмеялся бы со мной или просто поболтал бы со мной без всяких нравоучений.