Эльфрида Елинек - Пианистка

За дверью урчит телевизор, правда, уже потише. Мать вновь занялась ликером, дающим забвение, которого она искала. Все семьи сидят за ужином. Маленьких человечков в телевизоре в любой момент можно стереть с экрана, нажав кнопку. Их судьба будет тогда твориться невидимо для глаза. Мать подобного перенести не может. Одним глазком она посматривает на экран. Если дочь захочет, мать завтра расскажет ей о содержании сегодняшней серии, чтобы ребенок осмысленно следил за продолжением трагической истории.

Клеммеру кажется, что он занимает позицию над вожделением и способен объективно судить о том, к чему стремится это женское тело. Незаметно для самого себя он вовлекается в игру. Ходы его мысли забиты клейкой слюной алчности, и организационные решения, которые предписывает Эрика, дают ему возможность выработать линию поведения, согласующуюся с его страстью.

Желания женщины незаметно затягивают Клеммера в свой водоворот, и в нем тоже растет страсть, хочет он того или нет. Пока что он, словно посторонний, узнает из письма о ее желаниях, но скоро наслаждение изменит его!

Эрика желает одного: чтобы ее тело стало желанным благодаря вожделению. Она хочет в этом убедиться. Чем больше он читает, тем больше ей хочется, чтобы все это уже миновало. В комнате темнеет. Свет не включают. Еще достаточно света, падающего снаружи.

Действительно ли, как здесь написано, она собирается засунуть ему в задницу язык, когда он будет сидеть на ней верхом? Клеммер сомневается в достоверности того, что читает, и относит это на счет плохого освещения. Разве такое может пожелать женщина, великолепно играющая Шопена?! Однако именно это, и ничто другое, очень желанно для женщины, которая все время играла только Шопена и Брамса. Далее в письме она просит изнасиловать ее, имея в виду скорее постоянную угрозу изнасилования. «Когда я не смогу двигаться и шевелиться, скажи мне, что изнасилуешь меня, что меня ничто от этого не спасет. При этом говори больше, чем делай на самом деле! Ты заранее мне скажешь, что я вся изойду в блаженстве, если ты будешь обращаться со мной жестоко, но основательно». Жестокость и основательность — две трудновоспитуемые сестры, поднимающие громкий шум всякий раз, когда их пытаются разлучить. Словно братец Гензель и сестричка Гретель в сказке, когда ведьма сажает братца в печь. В письме от Клеммера требуют, чтобы Эрика от блаженства забыла о себе, пусть только он следует всем изложенным пунктам. Пусть он с наслаждением отвесит ей дюжину смачных пощечин. «Заранее благодарна! Прошу тебя, только не причиняй мне боли», — читается между строк.

Женщина жаждет задохнуться под натиском твердого как камень члена, когда Клеммер зажмет ее так, что она и пошевельнуться не сможет. Все, что здесь написано, — плод многолетних тайных размышлений Эрики. Сейчас она надеется, что он из любви к ней не сделает ничего подобного. Она будет настаивать, однако он откажется последовать ее просьбам, вознаградив ее этим доказательством любви. Эрика уверена: любовь извиняет и прощает все. Это является достаточным основанием для того, чтобы он выстрелил брызгами прямо ей в рот («прошу тебя, очень прошу»), и пусть у нее при этом чуть не вырвется язык, а саму ее, вполне возможно, стошнит. Она представляет себе в письме, и только в письме, как он зайдет настолько далеко, что даже помочится на нее. «Хотя я вначале, возможно, буду протестовать, насколько мне позволят твои путы. Сделай это со мной не один раз и обильно, пока я не перестану тебе противиться".

Мать бьет ее так, что искры из глаз летят: у ребенка неправильная постановка рук. Неизгладимые воспоминания роятся в неисчерпаемой коробке, что хранится в черепе у Эрики. Эта же самая мать выпивает сейчас рюмку ликера и сразу наливает себе еще, из другой бутылки, резко отличающейся по цвету. Мать пытается собрать в кучу свои ноги и руки, но теряет то одну, то другую, намереваясь отправиться спать. Давно пора, уже поздно.

Клеммер выпил чашу письма до дна. Он не удостаивает Эрику прямым обращением к ней, эта женщина его недостойна. В своем теле, невольно реагирующем на письмо, Клеммер обнаруживает добровольного совиновника. Женщина вступила с ним в контакт с помощью письма, но простое прикосновение принесло бы ей много больше очков. Она сознательно не пошла путем нежного женского прикосновения. Она в принципе, кажется, одобряет его вожделение. Он обнимает ее, но она его не обнимает. Его это расхолаживает, и на письмо он отвечает женщине молчанием. Он молчит до тех пор, пока Эрика не предлагает ему дать ответ. Она уверяет себя, что хоть письмо и задело его за живое, но он его ни одной живой душе не покажет. В остальном же пусть им руководит чувство! Клеммер качает головой. Эрика говорит, что он ведь обычно следует позывам голода и жажды. У него есть ее номер телефона, и он может позвонить. «Обдумай все основательно». Клеммер молчит, молчит без дополнительной ноты и без музыкального задержания. Его руки и ноги, а также вся спина залиты потом. Минуты тянутся одна за другой. Женщина, которая ждала его чувственной реакции, разочарована, потому что он лишь в двадцатый раз спрашивает, действительно ли она это все всерьез. Или это дурная шутка? Клеммер являет собой картину затишья перед грозой, которая вот-вот разразится! Так выглядят люди, которых снедает сильнейшая жажда обладания, до того момента, когда они ее удовлетворят. Эрика пытает его, куда же подевались заверения в прочных чувствах. «Ты на меня обиделся? Надеюсь, что нет». Эрика решается на робкий превентивный удар, говоря, что все это не обязательно должно произойти сегодня. Будет ведь завтрашний день, на который все это можно отодвинуть. В коробке из-под обуви на всякий случай уже сегодня лежат заранее припасенные шнуры и веревки. Полный ассортимент. Она опережает возможный упрек и говорит, что можно еще прикупить. В специальных магазинах можно заказать цепи в соответствии с желаемым размером. Эрика произносит несколько фраз, которые соответствуют цвету ее желания. Она говорит как на уроке, говорит как учительница. Клеммер молчит, потому что на уроке имеет право говорить только учительница. Эрика требует: «Говори сейчас же!»

Клеммер улыбается и в шутку отвечает, что об этом можно поговорить! Он осторожно прощупывает, действительно ли она потеряла всякую меру. Он закидывает удочку, чтобы выяснить, действительно ли в эротическом смысле она полностью невменяема.

Эрика впервые испытывает страх, опасаясь, что Клеммер ударит ее еще до того, как все начнется. Она торопливо просит прощения за банальный стиль письма, потому что хочет разрядить атмосферу. Без всякого отвращения и, видимо, пребывая в хорошем настроении, Эрика говорит, что сухой остаток любви, в конце концов, достаточно банален.