Клэр Пули - Правдивая история [litres]

Но в конечном итоге он ее поцеловал.

Моника рассказывала о лондонских достопримечательностях или о чем-то вроде того. Он потерял нить рассказа, зачарованный тем, как темные волосы, красные губы, бледная кожа и порозовевшие от резкого ветра щеки делали Монику похожей на Белоснежку из диснеевского мультика. Она была такой сильной и бесстрашной. Обычно подобные девушки отпугивали его. Но он ведь прочитал ее историю. Он знал, что под внешней невозмутимостью прячется слабое существо. На какой-то миг почувствовав себя прекрасным принцем из сказки, он поцеловал Монику, и она ответила на поцелуй. По сути дела, с большим жаром.

Он с радостью остался бы здесь навечно, нос к носу, на мосту через Темзу, если бы не тайна, преградой вставшая между ними. Господи, как же он скажет ей об этом теперь?!

Райли не знал, проклинать Хазарда или благодарить его.

Джулиан ждал гостей на чай.

Он не мог припомнить, когда в последний раз у него были настоящие гости, а не просто политические агитаторы или «свидетели Иеговы». Он пытался сделать нечто такое, что, по его мнению, могло сойти за уборку хлама. Но после двух или трех часов упорных усилий ему с трудом удалось расчистить небольшое пространство в гостиной, десятилетиями заполнявшейся разными вещами.

Необходимо было, по крайней мере, освободить место, куда усадить гостей. Почему он довел все до такого состояния? Что сказала бы Мэри, которая содержала дом в идеальном порядке? Может быть, его желание заполнить каждый дюйм пространства объяснялось тем, что так он чувствовал себя менее одиноким, или тем, что каждая вещь была пропитана воспоминаниями о более счастливых временах и вещи оказались более надежными, чем люди.

Он заполнил хламом два мусорных контейнера, стоявших у коттеджа, потом открыл дверь в кладовку под лестницей и запихнул туда как можно больше всякой всячины: книги, журналы, стопку виниловых пластинок, три пары резиновых сапог, теннисную ракетку, две сломанные лампы и одежду пасечника, оставшуюся от недолгого увлечения двадцатилетней давности. Чтобы закрыть кладовку, он налег на дверь спиной. Позже он наведет тут порядок. По крайней мере, он освободил диван и несколько стульев.

Раздался звонок в дверь. Они пришли вовремя! Джулиан этого не ожидал. Он сам всегда приходил на светские мероприятия с опозданием по меньшей мере на полчаса. Ему нравилось эффектно появляться на публике. Возможно, пунктуальность недавно вошла в моду. Ему предстояло многому научиться.

Джулиан вышел из дома и подошел к черным воротам, выходившим на Фулхэм-роуд. Открыв ворота с привычной для себя рисовкой, он встретил троих гостей: Монику, того смазливого австралийского паренька Райли и База. Ему сказали, что Бенджи присматривает за кафе.

– Входите, входите! – приглашал он, а все трое стояли, разинув рты и глядя на мощеный внутренний двор с журчащим посередине фонтаном, на аккуратно подстриженные лужайки, старые фруктовые деревья и небольшие коттеджи.

– Вау! – выдохнул Райли. – Обалденное место!

Джулиан поморщился, услышав американский сленг, да еще усиленный австралийским подъемом интонации, но решил не обращать на это внимания. Не время было читать лекцию о красоте и богатстве английского языка.

– Я чувствую себя маленькой девочкой в Таинственном саду, которая пошла за малиновкой и обнаружила волшебный тайник, спрятанный за стеной, – сказала Моника, и Джулиан отметил про себя, что она гораздо более романтична, чем Райли. – Это все равно что попасть в другое время, в другую страну.

– Этот поселок был основан в тысяча девятьсот двадцать пятом, – ободренный их энтузиазмом, начал Джулиан, – скульптором Марио Маненти. Очевидно, итальянцем. Он построил его по образцу своего поместья близ Флоренции, чтобы, бывая в Лондоне, чувствовать себя как дома. Он сдавал эти студии только художникам и скульпторам, разделявшим его взгляды. В наше время все они, разумеется, перестроены в квартиры. Я единственный оставшийся художник, но даже я не писал картин с тех пор, как Мэри…

Его голос замер. Почему он не понимал, что Мэри была его музой, пока ее не стало? Наверное, он считал, что муза должна быть бесплотной и воздушной, а не чем-то само собой разумеющимся и всегда находящимся рядом. Возможно, если бы тогда он это понимал, все было бы по-другому. Он остановил себя. Сейчас не время для рефлексии и сожалений. Он занят.

Джулиан подвел гостей к выкрашенной в ярко-голубой цвет двери своего коттеджа.

– Посмотри на пол! – Моника показала Райли на деревянные половицы, выстилавшие весь первый этаж. Они были почти полностью покрыты засохшими брызгами красок, как будто на потолке взорвалась радуга, время от времени распадаясь на яркие килимы в марокканском стиле. – Он сам по себе почти произведение искусства.

– Не стойте здесь, тараща глаза. Садитесь, садитесь! – воскликнул Джулиан.

Он подвел гостей к стульям и дивану, стоявшим рядом с кофейным столиком, сооруженным из большого куска стекла со скошенными краями, который лежал на четырех стопках антикварных книг. Перед ними, словно смеясь в лицо политике муниципального Совета по сохранению чистоты воздуха, в камине пылал огонь.

– Чай! «Английский завтрак», «Эрл Грей» или «Дарджилинг»? Возможно, у меня найдется даже мята. Помню, ее любила Мэри, – сказал Джулиан.

Пока Джулиан копошился на маленькой кухне, опуская в чайник пакетики с чаем, Моника обшаривала указанную им полку в поисках чая с мятой. Наконец она нашла металлическую жестянку со старой пожелтевшей наклейкой, на которой значилось: «ПЕРЕЧНАЯ МЯТА». Она сняла крышку, чтобы вынуть пакетики. Внутри жестянки лежал сложенный листок бумаги. Развернув его, Моника вслух прочитала написанные на ней слова:

– «НЕ ЗАБЫВАЙ ПРЕДЛОЖИТЬ ГОСТЯМ ПЕЧЕНЬЕ».

Джулиан поставил чайник и закрыл лицо руками:

– Боже правый! Это одна из записок Мэри. Бывало, я постоянно находил их, но эта – первая за последнее время. Очевидно, она волновалась, как я буду обходиться без нее, и, узнав, что умирает, начала прятать записки с полезными подсказками по всему дому. Черт, я забыл про печенье! Но не волнуйтесь. У меня есть донатсы!

– Давно она умерла, Джулиан? – спросила Моника.

– Четвертого марта будет пятнадцать лет, – ответил он.

– И с тех пор вы не открывали эту коробку? Пожалуй, я выпью «Английский завтрак».

Моника остановилась перед карандашным наброском, прикрепленным к полке над плитой: женщина мешала что-то в большой кастрюле, улыбаясь через плечо.

– Это Мэри, Джулиан? – спросила она.

– О да. Одно из моих любимых напоминаний о ней. Вы увидите эти наброски повсюду. Один – в ванной комнате, как она чистит зубы; другой – там, – он указал в сторону гостиной, – как она, свернувшись калачиком, сидит в кресле с книгой. Я не верю фотографиям. В них нет души.