Валерий Генкин - Повесть о печальном лемуре

Потом, занявшись земледелием, эти уже злокачественные клетки мигрировали в Южную Европу и Азию, а на Ближнем Востоке разбухшие метастазы приняли форму плотных «урбаноидных» (по-нашему — городоподобных) бляшек, содержащих помимо прочего медные и железные включения.

Освоив вполне Восточное полушарие, опухолевые клетки перекинулись в Западное и породили там рост злокачественных образований, возможно существовавших уже в латентном (это по-научному, а по-простому — скрытом) состоянии. Этот феномен, получивший название «колумбового прогресса», произвел на свет испанские и англосаксонские клоны.

Под воздействием культурных факторов — выхлопных газов, сокращение количества кислорода, появления каверн в легких (это про вырубку лесов, если кто не догадался) — стремительно распространяющаяся болезнь стала проявляться в виде фебрильного состояния (что-то вроде лихорадки) и дыхательной недостаточности. Уровень токсичных метаболитов (по-простому — продуктов обмена веществ, гадости всякой) в крови превысил нормальный, свой вклад в этот процесс внесли органические инсектициды и нефтяные пятна на поверхности океанов, а также эмболии (это вторжение всякой дряни), спровоцированные тяжелыми металлами и пластиком. Нарушенное в результате кровоснабжение вызвало некроз разросшихся опухолевых тканей, число клеток которых подбирается к восьми миллиардам. Их городские ядра, изъеденные изнутри, распадаются, оставляя после себя только эндотоксические (сами себя отравившие) полые кисты.

Упомянутый выше профессор считает, что любой инопланетный биолог, прилетевший на Землю, может разглядеть в ней единую экосистему, поставить такой прискорбный диагноз и дать подобный прогноз.

Прямо скажем, без трепета относится профессор к венцу творения. А к Творцу? И вообще к религии?

и всему с ней связанному Виталий Иосифович, как уже становится ясным, относится непросто. Я бы сказал — парадоксально. Его и тянуло к этой теме — и отталкивало. А то и отвращало. Он не мог не размышлять о вере — и одновременно с каким-то тайным удовольствием выискивал в ней, а вернее, в ее институтах что-то гадкое, вредоносное, непотребное. Выискивал — и часто находил. И готов был вслед за почитаемым им Франсуа-Мари Аруэ, известным более как Вольтер, вопиять: Écrasez l’infâme — раздавите гадину!

Вот, скажем, святая Татиана (она же Татьяна) Римская, покровительница студентов, славная тем, что не пожелала поклониться статуе Аполлона. Ну, казалось бы, не пожелала, и ладно, что ж тут плохого? Но Татьяна на своем гордом и самоотверженном поступке не остановилась: она вознесла молитву Единому Богу, и по ее ходатайству храм Аполлона обрушился, а под его руинами погибло великое множество людей. Ай-яй-яй.

А ух как почитаемый православный святой Иоанн Кронштадтский, канонизированный совсем недавно, был отпетым антисемитом, почетным членом Союза русского народа (если проще — черносотенцем). «Наши враги, — учил он паству, — вы знаете кто: евреи». Ну как же, проповедовал святой Иоанн, евреи сами навлекают на себя погромы — рука Господня наказывает их за тяжкие прегрешения. Правда, надо признаться, Кишиневский погром 1903 года осудил и много правильных слов по этому поводу произнес. Так что не все так плохо.

Хорош еще гусь был святой Варлаам Керетский. Жил он где-то на берегу Белого моря и во благости своей изгнал какого-то беса с насиженного места — заставил его эмигрировать. Бес попался мстительный и так все устроил, что по его бесовскому наущению Варлаам, заподозрив свою жену в любострастии, женщину взял и убил. А во искупление этого злодейства по приговору церковного начальства гроб с убитой супружницей почитай три года возил на карбасе по морю, пока тело убиенной не истлело. Чем он там питался и как справлял всякие бытовые нужды — неведомо, но после этого Варлаам и сделался святым.

Похожим образом святость заслужил и князь Георгий Смоленский. Тот, правда, убил не свою жену, а жену другого князя, родом пожиже, Симеона Вяземского. Симеона он тоже убил, а вожделенную женщину сперва изнасиловал, а потом, возмущенный сопротивлением Иулианы (по-нашему, видимо, Ульяны), отрубил ей руки и ноги и бросил тело в реку. Потом, правда, сильно переживал, за что и обрел святость. И не только он: святыми стали все трое — сам Георгий, Иулиана и Симеон.

Было бы несправедливо среди святых женского пола отметить только Татиану — была еще необычная святая по имени Мастридия. На самом деле, было две Мастридии, Александрийская и Иерусалимская, и роднило их не только одинаковое имя, но и отношение к мужскому вниманию. Обе были девушками привлекательными, и обеих полюбил юноша (скорее всего, это были разные юноши, поскольку жили девушки в разных городах и в разное время). Так вот Мастридия Иерусалимская, не желая принимать знаки внимания от своего ухажера, сбежала из Иерусалима в пустыню, прихватив корзинку с мочеными бобами для пропитания, и пропитывалась ими целых пятнадцать лет, а вторая, Александрийская, поступила круче: когда юноша признался, что полюбил ее за глаза небесной красоты, она тут же, не отходя от ткацкого станка, взяла челнок и выколола себе оба глаза. Вот за все за это обе женщины и стали святыми.

Читая Святое Писание — а читал он его часто и внимательно, как того требовала работа редактора, да и повинуясь таинственной тяге к его мистической красоте, — Виталий Иосифович тоже нередко бывал обескуражен. Да и кто не раскроет рот от удивления, прочитав в святой книге, например, такое: «Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!» Так заканчивается сто тридцать шестой псалом, тот самый, о рыданиях при реках Вавилона — «Бони М» про это, правда, не спели, видать, постеснялись. Спотыкался ВИ и о, как ему казалось, нелепицы вроде наличия у Господа рук и мышц — то сильных, то крепких, то простертых, — упрямо повторяемого в разных местах Ветхого Завета. Метафора, скажет ему любой священник, и будет прав, а ВИ не поленился и пересчитал все эти мышцы — перевалило за десяток… Ну и тому подобное. Что же толкало его на эти поиски? Скрываемая зависть к глубоко верующим людям, которых, впрочем, встречал весьма редко? Или все же надежда, что letum non omnia finit , как эту вечную мечту о бессмертии кратко и чеканно выразил язычник Проперций? С юности-то Виталик отпетый атеист. Потом умные люди стали его наставлять: мол, атеисты — те же верующие, они истово верят, что Бога не существует. И предложили Виталику Затуловскому отречься от атеизма и называть себя респектабельным словом «агностик»: вроде и вашим, и нашим, а если что, я не виноват. Есть ли Он, нету ли Его — не могу знать, ваше благородие. Юноша Виталик проявил ответственность: решил, что прятаться за такими словами негоже. Решил зайти с другой стороны: ну вот исчезни все религии разом, что изменится? С одной стороны, куда-то провалятся величайшие сокровища искусства, созданные за тысячи лет. Когда застываешь, ошарашенный картиной, созвучием, строкой, или крутишь головой, завороженный видом — облаком, далью, цветочной поляной, — ошую гляну иль одесную, узреть не тщусь красу иную… — ты всю эту красоту поневоле приписываешь могучей непостижимой силе и называешь ее то в страхе, то в восторге — как? Знамо дело — Богом, Создателем, Господом. И невдомек тебе (мне, нам) в поплывшем от умиления разуме, что не эта сила (Господь, Бог, Творец) создала сие, а мы (ты, он, они) в разуме своем создали образ такой силы, создали Создателя, поменявшись с Ним местами. Ну ладно, так что, исчезло бы все это, нет? И люди погрубели бы, стали кровожаднее — нет? Да еще издревле грамота шла оттуда, из монастырей, синагог, медресе — разве нет? Покрутил Виталий шеей и с собой не согласился. Нетто не нашлась бы у людей иная вдохновляющая сила на творчество? Да рано ли, поздно ли нашлась бы, великие чувства в людях и без Бога рождаются (если принять, что не Бог их порождает), а уж про кровожадность и говорить нечего: сколько кровушки пролито во имя Господа, столько ненависти по земле расползлось, спасу нет.