Джон Ирвинг - Отель «Нью-Гэмпшир»

Так как единственным нашим животным был Грустец, которому требовалась реставрация, а никак не прививки, мы задумались: неужели Фрейд полагает, что Эрл до сих пор жив?

— Конечно нет, — сказал отец. — Он говорит вообще о животных, он просто старается быть полезным.

— Убедись, чтобы Грустецу были сделаны все прививки, Фрэнк, — сказала Фрэнни, но у Фрэнка дела с Грустецом шли хорошо, над ним иногда можно было даже пошутить по поводу восстановления чучела — и он, кажется, попробовал переделать его и придать ему, ради Эгга, более жизнерадостную позу.

Нам не позволялось наблюдать за великим преображением собаки, но сам Фрэнк возвращался из биолаборатории в хорошем расположении духа, так что мы могли только надеяться, что на этот раз Грустец будет «хорошим».

Отец прочитал в книгах про австрийский антисемитизм и задумался над тем, правильно ли Фрейд сделал, что назвал свой отель «Гастхауз Фрейд»; из прочитанных им книг отец не мог уяснить себе, любят ли австрийцы другого Фрейда. И он все недоумевал, кто же имеется в виду под «сукиными детьми и долбаными нацистами».

— Я вот все недоумеваю, сколько же Фрейду сейчас лет, — сказала мать.

Они определили, что если Фрейду было в 1939 году далеко за сорок, то сейчас ему далеко за шестьдесят. Но мать сказала, что он, судя по письмам, гораздо старше. Она имела в виду те его письма, которые мы получили.

ПРИВЕТ! ПРИШЛА ИДЕЙКА: КАК ТЫ ДУМАЕШЬ, НЕ ЛУЧШЕ ОТВЕСТИ КАЖДЫЙ ЭТАЖ ПОД ОПРЕДЕЛЕННУЮ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ? МОЖЕТ БЫТЬ, ОПРЕДЕЛЕННУЮ КАТЕГОРИЮ КЛИЕНТОВ СЕЛИТЬ НА ЧЕТВЕРТОМ ЭТАЖЕ, А ОПРЕДЕЛЕННУЮ — В ПОЛУПОДВАЛЬНОМ? ДЕЛИКАТНО РАЗДЕЛИТЬ, НИКОГО НЕ ОБИЖАЯ, ДА? В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ ДНЕВНЫЕ И ВЕЧЕРНИЕ ГОСТИ ОБЛАДАЮТ НЕ ХОЧУ СКАЗАТЬ «НЕСОВМЕСТИМЫМИ», НО РАЗНЫМИ ИНТЕРЕСАМИ, ХА, ХА! ВСЕ ЭТО ИЗМЕНИТСЯ ПОСЛЕ МОДЕРНИЗАЦИИ. И В ОДИН ПРЕКРАСНЫЙ ДЕНЬ ОНИ ПРЕКРАТЯТ ПЕРЕКАПЫВАТЬ УЛИЦЫ, ГОВОРЯТ, ПОТРЕБУЕТСЯ ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО ЛЕТ ВОССТАНОВЛЕНИЯ ПОСЛЕ ВОЙНЫ. ПОДОЖДИ, ПОКА НЕ УВИДИШЬ МЕДВЕДЯ: ОН НЕ ПРОСТО УМНЫЙ, ОН МОЛОДОЙ! КАКУЮ КОМАНДУ МЫ ОРГАНИЗУЕМ ВМЕСТЕ! ЧТО ТЫ ИМЕЕШЬ В ВИДУ, КОГДА СПРАШИВАЕШЬ: «ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЛИ ИМЯ ФРЕЙД ЛЮБЯТ В ВЕНЕ?» ТАК ТЫ УЧИЛСЯ В ГАРВАРДЕ ИЛИ НЕТ??!! ХА, ХА.

— Судя по этим письмам, не такой уж он и старый, — сказала Фрэнни, — просто немного чокнутый.

— Просто он не очень хорошо знает английский, — сказал отец. — Это же не родной его язык.

Итак, мы начали изучать немецкий. Мы с Фрэнком и Фрэнни посещали курс немецкого в школе Дейри и приносили домой все записи, чтобы дать их прослушать Лилли; с Эггом мать занималась сама. Она начала с того, что стала с ним учить по карте города названия улиц и достопримечательностей.

— Лобковицплатц, — говорила мать.

— Что? — говорил Эгг.

Предполагалось, что отец сам будет учить язык, но у него, похоже, дела продвигались очень медленно.

— Вы, ребята, должны его выучить, — продолжал настаивать он. — Мне-то не надо будет идти в школу, встречаться с новыми ребятами и все такое.

— Но мы же пойдем в англоязычную школу, — заметила Лилли.

— Даже если и так, — говорил отец. — Вам немецкий нужен больше, чем мне.

— Но ты собираешься держать отель, — говорила ему мать.

— Я собираюсь начать с того, что буду привлекать американских клиентов, — сказал отец. — Мы же постараемся в первую очередь привлечь американских клиентов, помнишь?

— Неплохо было бы поработать с нашим американским тоже, — говорила Фрэнни.

У Фрэнка немецкий язык продвигался быстрее, чем у нас. Казалось, они нашли друг друга: каждый слог произносится, глаголы, как картечь, падают на конец предложения, умляуты — это своего рода маскарад, и сама идея того, что слова имеют род, должна была очень радовать Фрэнка. К середине зимы он (надменно) болтал по-немецки, специально, чтобы мы ничего не понимали, исправлял наши попытки отвечать и успокаивал нас тем, что позаботится о нас, когда мы будем «там».

— Ох, мальчик мой, — говорила Фрэнни. — Этого я уже не переживу. Фрэнк будет возить нас всех в школу, разговаривать с водителем автобуса, делать заказ в ресторане, отвечать на все телефонные звонки. Боже мой, наконец-то я собралась за границу — и совершенно не хочу зависеть там от него!

Но Фрэнк, похоже, просто расцвел в предвкушении переезда в Вену. Без сомнения, он был ободрен тем, что ему предоставили второй шанс с Грустецом, но казалось, по-настоящему он увлекся изучением Вены. После обеда он читал нам вслух избранные отрывки, которые называл «изюминками» венской истории; Ронда Рей и Урики слушали тоже, и это было странно, они ведь знали, что никуда с нами не поедут, а их будущее у Фрица было неопределенным.

После двух месяцев исторических уроков Фрэнк устроил нам устный экзамен по венским персоналиям времен самоубийства кронпринца в Майерлинге (о котором прочел нам во всех деталях, растрогав своим чтением Ронду до слез). Фрэнни сказала, что принц Рудольф стал героем Фрэнка «из-за его нарядов». В комнате у Фрэнка висели портреты Рудольфа: один — в охотничьем костюме (узколицый молодой человек с огромными усами, одетый в меха и курящий тонкую, как палец, сигарету), другой — в военной форме, с орденом Золотого Руна, челом безмятежным, как у младенца, и бородой острой, как наконечник копья.

— Хорошо, Фрэнни, — начал Фрэнк, — этот вопрос для тебя. Он был гениальным композитором, возможно, лучшим в мире органистом — но провинциалом, совершенно терялся в имперской столице, и у него была глупая привычка влюбляться в молоденьких девушек.

— Почему же это глупая привычка? — спросил я.

— Замолчи, — сказал Фрэнк. — Это глупо, и это вопрос для Фрэнни.

— Антон Брукнер, — сказала Фрэнни. — Ладно, все нормально, он действительно был глупцом.

— Большим, — сказала Лилли.

— Твоя очередь, Лилли, — сказал Фрэнк. — Кто такая «фламандская пастушка»?

— Брось, — сказала Лилли. — Слишком просто. Спроси об этом у Эгга.

— Для Эгга это слишком сложно, — возразила Фрэнни.

— Что такое? — спросил Эгг.

— Принцесса Стефани, — устало сказала Лилли, — дочь короля Бельгии и жена Рудольфа.

— Теперь папа, — сказал Фрэнк.

— О боже, — сказала Фрэнни, потому что отец в истории был так же силен, как и в немецком.

— Чья музыка была настолько популярна и любима, что даже крестьяне копировали бороду композитора? — спросил Фрэнк.

— Брамс? — попробовал угадать отец, и мы все застонали.

— У Брамса была борода, как у крестьянина, — сказал Фрэнк. — А чью бороду копировали крестьяне?

— Штрауса! — хором выкрикнули мы с Лилли.

— Занудство, — сказала Фрэнни. — А теперь я задам вопрос Фрэнку.

— Валяй, — сказал Фрэнк, плотно зажмурив глаза и сморщив лицо.

— Кто такая Жанетт Хегер? — спросила Фрэнни.

— Это была «сердечная подружка» Шницлера, — ответил Фрэнк, покраснев.