Джон Ирвинг - Отель «Нью-Гэмпшир»

— И шерсть в ванной, — говорила женщина Фрэнку. — Вы даже не представляете, в какую грязь мы иногда попадали.

— Мы выбросили все путеводители, — сказал Фрэнку ее муж. — Им просто нельзя доверять.

— Теперь мы доверяем только нашим инстинктам, — сказала женщина, оглядывая новое фойе отеля «Нью-Гэмпшир». — Мы ищем что-нибудь в американском духе.

— Скорей бы уж домой, — пискнула дочка.

— Могу предложить две прекрасные комнаты на третьем этаже, — сказал Фрэнк. — Смежные, — добавил он. Но он забеспокоился, не слишком ли близко это будет к проституткам, всего лишь этажом выше. — Хотя, — сказал Фрэнк, — с четвертого этажа вид гораздо лучше.

— Да наплевать на вид, — сказала женщина. — Мы возьмем смежные комнаты на третьем. И чтоб никакой шерсти, — угрожающе добавила она как раз в тот момент, когда в фойе ввалилась Сюзи и, увидев среди новых постояльцев маленькую девочку, демонстративно мотнула головой и утробно, по-медвежьи, заворчала.

— Смотрите, медведь! — сказала маленькая девочка, хватая отца за ногу.

Фрэнк ударил по звонку, и тот издал резкое «дзинь».

— Носильщик! — заорал Фрэнк.

Мне пришлось оторваться от описываемых Эрнстом тантрических позиций.

— В группу «вьянта» входят две главные позы, — монотонно объяснял он. — Женщина склоняется вперед, касаясь руками пола, а мужчина овладевает ею сзади, стоя. Это «дхенука-вьянта-асана» или поза коровы, — сказал Эрнст, уставившись своим влажным взглядом на Фрэнни.

— Поза коровы ? — переспросила Фрэнни.

— Эрл! — неодобрительно сказала Сюзи и положила голову на колени Фрэнни, изображая медведя для новых гостей.

Я взял багаж и начал подниматься наверх. Маленькая девочка глаз не могла отвести от медведя.

— У меня есть сестренка, твоя ровесница, — сказал я ей.

Лилли вышла на прогулку с Фрейдом, и Фрейд, несомненно, рассказывал ей о достопримечательностях, которых не видел.

Вот как Фрейд проводил с нами экскурсии. В одной руке — бейсбольная бита, другой — опирается на кого-нибудь из нас или на Сюзи. Мы ведем его по городу, громко выкрикивая на каждом перекрестке названия улиц. Фрейд стал еще и глуховат.

— Мы на Блутгассе? — кричал Фрейд. — Мы в Кровавом переулке?

И Лилли, или Фрэнк, или Фрэнни, или я орали в ответ:

— Ja! Блутгассе!

— Поверните направо, — указывал Фрейд своей битой. — Дети, когда мы выйдем на Номгассе, — говорил он, — ищите номер пять. Это будет вход в Дом Фигаро, где Моцарт написал «Свадьбу Фигаро». В каком году?

— В тысяча семьсот восемьдесят пятом! — кричал в ответ Фрэнк.

— Но что гораздо важнее Моцарта, — говорил Фрейд, — так это первая кофейня в Вене. Мы все еще на Блутгассе, дети?

— Ja. В Кровавом переулке, — отвечали мы.

— Посмотрите, где номер шесть! — кричит Фрейд. — Первая кофейня в Вене! Даже Швангер не знает этого. Она любит свои Schlagobers, но ей нравятся все эти люди от политики, — говорит Фрейд. — У нее нет чувства истории.

Это правда, об истории мы от Швангер ничего не узнали. Мы научились у нее любить кофе, запивая каждую чашку маленьким стаканчиком воды; научились любить мягкую грязь типографской краски на наших листающих газету пальцах. Мы с Фрэнни каждый раз дрались за единственный экземпляр «Геральд трибьюн». В течение тех семи лет, которые мы провели в Вене, там всегда были новости о Младшем Джонсе.

— Университет Пенсильвании — ВМФ, тридцать пять — шесть! — читала Фрэнни, и мы все бурно радовались.

А позже будет «Кливленд браунс» — «Нью-Йорк джайнтс», 28 — 14. «Балтимор кольтс» — бедные «Кливленд браунс», 21 — 17. Хотя в своих нерегулярных письмах к Фрэнни Младший редко сообщал что-нибудь вдобавок к этим новостям, все же в этом что-то было — услышать о нем, хоть и с опозданием на несколько дней, таким вот путем, через футбольный счет в газете «Геральд трибьюн».

— На Юденгассе поверните направо! — командовал Фрейд.

И мы следовали по Еврейскому переулку до церкви Святого Рупрехта.

— Одиннадцатый век, — бормотал Фрейд. Чем древнее, тем лучше для Фрэнка. Дальше, вниз по Дунайскому каналу, у подножия холма на набережной Франца Иосифа был монумент, к которому Фрейд водил нас очень часто: мраморная доска в память о замученных в гестапо, чья штаб-квартира находилась поблизости.

— Вот она, — визжал Фрейд, тыкая и стуча своей бейсбольной битой. — Опишите мне ее! — кричал он. — Я никогда ее не видел.

Конечно, он ослеп в одном из лагерей, где с его глазами произвели неудачный эксперимент.

— Нет, это не летний лагерь, — поясняла Фрэнни для Лилли, которая вечно боялась, что ее пошлют в летний лагерь, и нисколько не удивилась, узнав, что в лагерях практикуют пытки.

— Нет, Лилли, это не летний лагерь, — говорил Фрэнк. — Фрейд был в лагере смерти.

— Но герр Тод так меня и не нашел, — сказал Фрейд Лилли. — Мистер Смерть ни разу не застал меня дома, когда приходил за мной.

Это Фрейд объяснил нам, что обнаженные скульптуры на фонтане у Нового рынка — фонтане Провидения или фонтане Доннера, называемом так в честь его создателя, — на самом деле были копиями с оригинала. Оригиналы находились в Нижнем Бельведере. Призванные олицетворять воду с источником жизни, обнаженные были изгнаны отсюда Марией Терезией.

— Эта старая сука, — говорил Фрейд, — создала Комиссию целомудрия.

— И что они делали, — спросила Фрэнни, — эта Комиссия целомудрия?

— А что они могли делать? — сказал Фрейд. — Что такие люди вообще могут сделать? Они не в силах были остановить секс, поэтому раздолбали несколько фонтанов.

Даже в Вене Фрейда, другого Фрейда, было известно, что секс остановить невозможно, хотя «викторианцы» из Комиссии целомудрия Марии Терезии попытались.

— А ведь в те дни, — замечал Фрейд, — проституткам позволялось охотиться на клиентов в Опере, в проходах.

— В перерывах, — добавлял Фрэнк на тот случай, если мы не знали.

Для Фрэнка одной из самых любимых прогулок с Фрейдом был поход в Императорскую гробницу, Kaisergruft, в катакомбах монастыря капуцинов. Здесь хоронили Габсбургов с 1633 года. Мария Терезия, старая ханжа, лежала там же. Но не ее сердце. Тела погребали в катакомбах без сердец, а сердца Габсбургов хранились отдельно, в другой церкви — объекте другой экскурсии.

— История неизбежно все разделяет, — нараспев сообщал Фрейд, стоя над гробами, в которых лежали бессердечные тела.

Прощай, Мария Терезия, и Франц Иосиф, и Елизавета, и несчастный Максимилиан Мексиканский. И, конечно же, рядом с ними лежал любимец Фрэнка, наследник Габсбургов, бедный Рудольф, самоубийца, — он тоже был здесь. В катакомбах Фрэнк всегда был особенно мрачен.

А мы с Фрэнни особенно мрачнели, когда Фрейд вел нас по Виплигерштрассе к Фютерштрассе.