Анаит Григорян - Поселок на реке Оредеж [litres]

Татьяна сидела у окна в кухне, потому что оттуда было лучше всего видно калитку и дорожку к дому, и вышивала бисером лицо Богородицы. Раньше ей никогда не приходило в голову вышивать бисером лицо: лица и руки писал муж, а она вышивала облачение, нимб и фон. Потом Сергий закреплял икону на еловой или сосновой доске и сам делал всякий раз новую резную раму. Иконы получались такими хорошими, что несколько приобрел для своего прихода один городской батюшка, до которого как-то дошли слухи о Татьянином мастерстве. Татьяна продела иголку на изнаночную сторону и внимательно посмотрела вышивку. Выходило красиво. Она вздохнула и поглядела в окно: погода была безветренная и тихая и на улице не колыхалась ни одна травинка. Дружок спал, выставив из будки лохматую морду; яблоня, росшая у забора, тянула увешанные крупными яблоками ветви к земле; за забором виднелись кусты сирени и спиреи, давным-давно отцветшие, но все еще в густой зеленой листве. Все было залито ровным и мягким светом вечернего солнца. Татьяна еще раз вздохнула, потом зевнула, перекрестила рот и пришила к полотну еще несколько бисеринок. Может быть, права Олеся Ивановна, надо им телевизор, вот только куда его?.. Сергий обещал вернуться еще ко вчерашнему вечеру, но, видимо, какое-то дело или разговор задержали его; Татьяна привыкла, что муж мог на день-два задержаться против обещанного, потому что не умел отказывать людям в просьбах или просто в беседе. Для священника это было хорошим качеством. Татьяна снова зевнула во весь рот. И зачем только она сказала Олесе Иванне, что здесь ей веселее, чем в Заполье?

Она положила вышивку на колени, открыла окно, но неподвижный воздух совсем не освежал. В Заполье она хотя бы не сидела целыми днями одна, а тут что: Сергий поднимается в шесть утра, домой приходит на ночь глядя или вот как сейчас – уехал и жди его, смотри на калитку. Хорошо еще, если в церкви есть какие-нибудь дела… Татьяна почувствовала, что у нее начинает мелко дрожать подбородок, всхлипнула, но сдержалась, чтобы не расплакаться, а то сейчас он как раз вдруг приедет, увидит ее в слезах и расстроится. Поплакать можно и ночью, когда он заснет, хотя Татьяна подозревала, что в такие моменты муж иногда следит за ней, и не раз ей казалось, когда она уходила ночью плакать на кухню, что он стоит за дверью и прислушивается, и ей хотелось, чтобы он вошел, обнял и утешил, но Сергий то ли не решался, то ли на самом деле в это время спал, а Татьяне все только чудилось. Да еще и соседки, которые Татьяну почему-то недолюбливали, заметив, что по ночам у нее в окне часто горит свечка, выдумали, будто к Татьяне ходит по ночам черт. Черт – к жене священника! Это же надо такое! У Татьяны снова задрожал подбородок. Да хоть бы и черт – поговорить не с кем, сил никаких нет. На этот раз она не стала сдерживаться, часто-часто заморгала, и крупные слезы закапали прямо на вышивку.

– Прости, Господи!

Ей было досадно, что на днях она разговорилась с Олесей Иванной: Татьяна чувствовала, что не нравится Олесе, а почему не нравится – не понимала, и как будто из-за этого ее к Олесе тянуло, и она ходила в ее магазин на другой берег, хотя и на этом берегу было два магазина, до которых идти было ближе. Татьяна промокнула платком слезы, взяла с колен вышивку и с полчаса пришивала светло-розовые бисеринки к лицу Богородицы. Богородица ласково глядела на нее печальными темными глазами. Каково ей было – отдать миру любимое дитя? Татьяна всегда воспринимала Иисуса как ребенка, и, хотя знала, что Спаситель был распят в тридцать три года, ей казалось, что мир замучил и распял именно ребенка. Когда же она поделилась своими мыслями с мужем, Сергий сначала удивился, а потом подумал и сказал, что на самом деле нет никакой разницы, как воспринимать Спасителя – как взрослого человека или как ребенка, потому что все равно для Бога все – Его любимые дети. Вот у Олеси тоже нет детей… у Татьяны закончилась нитка, она завязала с изнанки аккуратный узелок, отмотала от катушки длинную нить и, почти не глядя, продела в игольное ушко. Татьянина мама до сих пор умела продевать нитку в иголку, держа руки за спиной, и в Заполье поражались этому ее умению больше, чем мастерству портнихи и вышивальщицы. Татьяна улыбнулась, подумав о маме, но, снова вспомнив про Олесю, погрустнела. У Олеси и мужа нет…

Несколько раз Татьяна видела, как по вечерам ее провожали мужчины, а один раз Петр при Татьяне зашел в магазин, перегнулся через прилавок и поцеловал Олесю прямо в грудь, белевшую в вырезе кофты. Олеся оттолкнула его:

– Бессовестный какой, все мне измял!

– Что я тебе измял? – удивился Петр. – Будто тебя до меня не мяли!

– Бессовестный! – повторила Олеся, но рот ее по обыкновению усмехался, и глаза были веселые.

Петр потянулся к ней снова, но она со смешком отодвинулась. Повернулась к Татьяне:

– Что брать будешь, Таня?

– Творога полкило и килограмм муки.

– Что, не скучно тебе с твоим Сергием? – вдруг спросила Олеся.

Татьяна не нашлась с ответом и потупилась, а Олеся рассмеялась зло и звонко, и Петр, глядя на нее, тоже улыбнулся.

С Сергием они венчались в Сусанино, в церкви Казанской иконы Божией Матери. Было тоже начало осени, и березы вокруг уже начали желтеть, а с неба накрапывал мелкий дождь. Татьяна, стоя перед облаченной в красный мафорий Богородицей, молилась о том, чтобы Бог послал им детей – чем больше, тем лучше, но она будет счастлива и одному ребеночку, хоть мальчику, хоть девочке – все равно. Но все-таки лучше, чтобы Бог послал двоих или троих, а еще лучше – чтобы их было ровным счетом двенадцать, как апостолов у Спасителя. Она украдкой поглядывала на Сергия: молится ли он о том же? – и ей казалось, что муж молится о том же, и даже совсем такими же словами, а после она никогда не решалась спросить, действительно ли о том же он тогда молился или о чем-то другом.

Спустя несколько дней после венчания, когда Татьяна пошла на реку полоскать белье, она увидела купающихся в заводи ребятишек: нескольких девочек и мальчиков лет по пять – семь. Плавать они, видимо, боялись и возились на мелководье. Вода в заводи была чистая: летом мужики регулярно выгребали из нее тину, только у самого берега колыхались круглые листья кувшинок. Татьяна поставила таз с бельем на землю и подошла к самой кромке воды. Ребятишки, увидев незнакомую женщину, прянули в разные стороны и притихли.

– А где ваши родители? – спросила Татьяна.

Дети не отвечали, только молча переглядывались.

– Вас родители отпустили купаться? – допытывалась Татьяна.

– А вам чего? – ответила наконец белобрысая девочка.

Татьяна растерялась: в Заполье дети так обычно со старшими не разговаривали.

– Так ведь холодно уже… – неуверенно сказала Татьяна, – простудитесь…