Светлана Еремеева - После долгих дней

Сквозь дождь Хосед и Шуб-ад пробирались по скользким тропам Загроса, они спешили вниз, надеясь побыстрее укрыться от разбушевавшейся грозы, но чем ниже они спускались, тем яростнее становился ветер, и ливень все больше походил на удары гигантских волн, падающих на землю с небес. Все смешалось, рядом бежали звери, птицы летели так низко, что казалось, они вот-вот сорвутся и упадут на мокрую землю, деревья пригибались к земле, мешали проходу, было темно и холодно, но юноша и его спутница из последних сил прорывались вперед. Копье Хоседа расчищало дорогу, и хотя рядом мчались рыси и тигры, юноша не помнил об опасности, сейчас все были на равных, спасаясь от разъяренной стихии. Стояла непроглядная ночь; ветки, иглы, раздирающие кожу, торчали со всех сторон, Хосед, пришедший в себя после укуса змеи, бежал, схватив за руку Шуб-ад; девушка потеряла корзину с целебным травами и в отчаянии оглядывалась назад.

– Шуб-ад, дорогая, оставь. Мы потом вернемся за ней, – кричал Хосед. – Сейчас только вперед!

Молодые люди выбежали на широкое плато, с которого обычно были видны пустыня, поля и узкая полоска Тигра, и с ужасом окунулись в кромешную тьму, плеск холодных, мертвенно ледяных волн. Внизу бушевала стихия, похожая на океан, там плескалась бесконечная, черная, страшная вода. Там, внизу, была смерть. Хосед и Шуб-ад застыли над обрывом, безмолвно взирая на то пространство, где еще недавно был родной Шумер. Рядом стояли животные, над головой кружили птицы, молчание царило над разгулом стихии. Хосед до боли сжал руку Шуб-ад, но девушка ничего не почувствовала, все ощущения остались далеко, здесь, на плато, под проливным дождем, все казалось онемевшим, сведенным колоссальной судорогой, отделяющей один мир от другого, разрывая прошлое и настоящее.

Так молодые люди стояли, не решаясь сдвинуться с места, не понимая, куда идти дальше, что делать, как быть, казалось, они потеряли дар речи, потеряли способность двигаться, они будто бы вросли в это плато, стали частью скалы, вобравшей в себя все эмоции, которые должны были проснуться и вырваться наружу, но Хосед и Шуб-ад молчали, ни крика, ни слезы, ни слова не просочилось наружу, хотя внутри их оборвалось все, что только могло оборваться, они не просто потеряли тот мир, который еще два дня назад был незыблемой реальностью, им казалось, что они сами были поглощены этим потоком, стерты с лица земли. Хосед подумал тогда:

Ощущение открытости всем ветрам, обнаженности перед стихией и беззащитности захватило молодых людей, и они попятились назад, вцепившись один в другого, они побежали обратно, со всех ног устремляясь как можно дальше от этого страшного плато в надежде найти другое, с которого открылся бы иной, до боли знакомый вид, где мирно бы тек Тигр и за пшеничными полями проглядывал бы родной Меде.

Когда через две недели, уже в двадцатых числах апреля, Александр и Винсан Ориоль ехали из больницы во французскую дипмиссию, на центральной площади Багдада Аль-Фирдос [64] После свержения Саддама Хусейна на этой площади расположился рынок. вместо памятника Саддаму Хусейну сиротливо ютился опустевший пьедестал. Вокруг пьедестала и поверженного колосса, лежащего на земле с протянутой рукой, скакала ликующая толпа представителей антибагдадской курдской и шиитской оппозиции, люди размахивали флагами и выкрикивали лозунги, выражая радость от свержения Хусейна. Повсюду на улицах стояли раскуроченные машины, брошенная разбитая военная техника, валялись детские коляски, множество разрозненной обуви, разорванная одежда; в окнах домов зияли отверстия от снарядов, были выбиты стекла, отчего земля, усеянная осколками, блестела как будто после дождя. С болью врезались в затуманенное сознание Александра лужи крови, иракские флаги, втоптанные в грязь, жители, сидящие прямо на тротуаре с опустошенным, потерянным видом, провожающие машину, из окна которой Александр наблюдал апокалиптическую картину весеннего Багдада. То здесь, то там он замечал полосатый американский флаг, развевающийся над блокпостом или торчащий из какого-нибудь окна.

От Ориоля Александр узнал, что за день до событий в музее, отступая, подразделения иракских подрывников подожгли семнадцать нефтяных месторождений на юге страны. Как заявил Багдад, эта мера являлась превентивной, и ее цель – задержать возможное продвижение американских войск по территории Южного Ирака. Речь шла о минировании пятидесяти двух крупнейших объектов на территории Ирака. На следующий день после ранения Александра несколько бомб, выпущенных истребителями ВВС США, уничтожили рейсовый автобус и придорожное кафе на шоссе Багдад – Амман, называемом «дорогой жизни». Это был единственный путь эвакуации иностранных граждан из Ирака. Так что, даже если бы Александр не был ранен и не провел две недели в госпитале, у него вряд ли была возможность покинуть Ирак. Автострада была частично уничтожена. Двадцатого марта США и Великобритания подвергли бомбардировке сам Багдад. В первых числах апреля были стерты с лица земли здания Национальной библиотеки, Багдадской международной ярмарки, профсоюза учителей, Центра материнства и детства, одна из бомб упала недалеко от российского консульства, при этом пострадало несколько сотрудников дипмиссии. Были разрушены аэропорты, электростанции. В самом Багдаде долго царил хаос и процветало мародерство. С девятого по тринадцатое апреля шло разграбление Национального музея Ирака, где в проеме вентиляции археолог оставил драгоценные артефакты, а перед разграблением на территории музея случилась перестрелка иракских солдат с американскими. А теперь, когда Ориоль, исполняя просьбу Александра забрать драгоценные образцы, с огромным трудом смог прорваться в музей, на месте проема, указанного археологом, им была обнаружена огромная зияющая дыра. Артефакты исчезли.

Вот оно как бывает на самом деле, думал Александр, вот как на самом деле низвергаются идолы. Он видел это не на экране телевизора, не читал у Сартра, а впитывал все это кожей, чувствовал каждым нервом своего тела. Он находился внутри этого хаоса, висел на волоске от гибели, видел за окнами больницы пожарища, вызванные обстрелами, и чувствовал, как содрогается земля, но зачем-то выжил и теперь ехал как зомби, чтобы продолжить то дело, которое задумал еще до начала войны, дело, которое было для него важно тогда, месяц назад, а теперь, когда Александр узнал о гибели Жака и Наргиз, о взятии Багдада американскими войсками и гибели сотен людей, об исчезновении, а возможно, и смерти Саддама Хусейна, которому он сопереживал, следя по телевизору за его внезапными появлениями в городе, опровергающими новости о его гибели, он не понимал, зачем все то, что так волновало его еще недавно, было нужно ему теперь. Саддам напоминал Александру загнанного зверя, за которым охотились обезумевшие охотники, посылая на крыши домов Багдада девятисоткилограммовые бомбы. Он не был больше иракским Эмпетразом. Александр не понимал, как на заре XXI века было возможно без суда и следствия преследовать главу государства, пусть даже обвиняя его в геноциде в Кувейте, в казнях своих политических противников, в изготовлении химического оружия, в репрессиях курдов и шиитов, в связи с Аль-Каидой, но не пытаясь арестовать, расследовать его преступления и судить, транслируя суд по всем мировым каналам, а попросту организуя на него сафари, как на тигра или льва. А ведь двадцать лет назад Хусейн был другом США, почетным гражданином Детройта… Милошевичу хотя бы вполне цивилизованно позволили проиграть выборы, затем его арестовали и отправили в Гаагу, из которой он так и не вернулся… Средневековая дикость посреди века высоких технологий врезалась в восприятие действительности Александра каким-то безумным когнитивным диссонансом.