Диана Арбенина - Тильда [сборник]

Клянусь, мне ни разу не пришла в голову мысль о том, что именно с ней произошло. На ней не было ни крови, ни синяков, ни порезов, ни царапин. Ее платье было так же аккуратно выглажено и подол расправлен на коленях. Я понимаю, о чем вы. Я понимаю, к чему вы клоните. Нет, я не думаю. Нет. Не потому, что я не допускаю такой мысли. Я допускаю. Но ее никто не трогал. Никто не бил. Ее лицо было спокойное и гладкое, а к утру она вся стала абсолютно белой, будто вылепленной из алебастра. Я лежал с ней рядом на песке, обнимал ее и вдыхал васильковый солнечный запах ее кожи.

Нам было пятнадцать лет, и все только начиналось. Мы стали друзьями, и у нас появилась тайна. Самая важная тайна в мире. И я шептал ей, что теперь я точно никогда ее не оставлю, и она моя, и мы всю жизнь будем вместе. Я спрашивал ее, что она любит есть на завтрак и как относится к жареной рыбе. Я признавался ей в том, что люблю пончики, но если и ем их, то тайком, чтобы не увидел отец и не высмеял меня за эту глупую девчоночью еду. Я интересовался у нее, что она любит больше, чай или кофе, и пробовала ли вино. Я обещал свозить ее в Манчестер и показать самую главную улицу в мире, я пел ей свои любимые песни и смущался, забывая слова. Я предлагал ей бросить школу и сбежать, а потом я передумал и сказал, что мы обязаны хорошо закончить школу и уехать в Лондон или в Нью-Йорк и там учиться вместе и вместе жить в общежитии, изображая семейную пару, но только изображая, не более, все главное мы оставим на первую ночь после свадьбы. Я спорил с ней о том, как назвать наших детей, я хотел назвать мальчика Полом, а девочку Рочестер, но Тильда не соглашалась и возражала, а я притворно сердился.

А потом я поднялся и взял ее на руки. Она была невесома. Она была легкая и прохладная. И я пошел с ней по берегу нашего сурового холодного моря, пошел к Черным графитовым скалам, под которыми самая чистая и прозрачная в мире вода. Тропинка вела на самый их верх. Я прекрасно ее знал, часто гуляя вдоль обрыва. Было совсем светло. Над обрывом кружили утренние многоголосые птицы, и я чувствовал, как сильно люблю девушку, которую несу на руках, самую красивую и загадочную девушку в мире. Я был счастлив до глубины этого чувства. Все в мире было прекрасно и радостно. Я был молод и влюблен, а она спала у меня в объятьях – маленький зверек из британского музея изобразительных искусств.

Ветер становился все напористей, и мне было немного тяжело, но Тильда, уткнувшись в мое левое плечо, спала так сладко, что я не мог себе позволить переложить ее по-иному, чтобы мне стало удобнее ее нести, и шел как есть, уже намного медленнее, чем в начале нашей прогулки. И когда город за моей спиной стал маленьким и будто нарисованным на холсте, я подошел к самому краю обрыва, прижал Тильду к груди еще крепче, чтобы наши сердца навсегда стали одним, постоял так, улыбаясь ветру и безусловной любви, и шагнул вниз.

Для начала нарисуем процесс.

Вы – дерзкий, молодой, неотесанный и оригинал. Друзья – снисходительно-восторженны. Родители – настороженно-скептичны. Девушка – две опции: либо Йоко, либо Кортни. Повезет, если Йоко: японцы здоровее – есть шанс прожить дольше, чем ожидают. Критики молчат. Денег нет. Улицы беспощадны утренней красотой. Вас зовут Джордж. Вас зовут Винсент. Вас зовут Коко, Мэрилин, Энди, Илья, Леннон, Хэм, Версаче, Иосиф, Джеймс. И даже Евгений Гришковец вас зовут. И все так зыбко и непонятно. И соты мозаики заполнены до краев. И, кажется, вам никогда не будет места в этой жизни, а про ТУ сторону рая вообще никто не говорит, ибо молодость бессмертна и сто процентов долговечней нашего бреда на грани обыкновенного безумия, которым мы захлебываемся, как правило, на закате, оборачивающемся жестким рассветом без полутонов.

И так происходит долго. И вы уже вовсе отчаялись, как вдруг по мановению волшебной возникает долгожданный Тео, и вас покупают. Один-единственный пиджак или сорочку. Одну-единственную мелодию или песню. Один-единственный скетч или картину. Один-единственный рассказ. «Делать ли скидку покупателю?» – «О, нет! Джордж! Мы не можем позволить себе идти на компромисс!» – говорит Тео. «Но он уйдет и не купит!» – Джордж заламывает руки. «Успокойся, мой мальчик! У тебя впереди (зачастую местоимение «тебя» чудесным образом метаморфизируется в опасное «нас», за которое Джордж нередко расплачивается всю жизнь) – невероятное будущее!» – и Тео оказывается дьявольски прозорлив. Сногсшибательное будущее буквально валится на голову. Беда в том, что впоследствии оно нередко оказывается каким-то до странности обреченным.

Сначала сорочку, потом – тысячи сорочек, миллиарды пластинок, миллионы книжек, вагоны банок колы, и вы убиваете племянника аптекаря, знающего ноу-хау. Потом покорен мир. И так – десятки дней и суббот. И вот вы уже ложитесь спать не позднее десяти, и умерла жена, и ночной колпак. И так – степенно, после каждой стирки – линяет жизнь. И новые коллекции вы наблюдаете отныне не из випа ямы в первом, а только в каталоге – на показ физически не смогли.

И наконец, в марте 2013 года, слоняясь меланхолически и просачивая себя сквозь людское пушечное Манхэттена, вы смотрите поверх голов и, возможно, что-то насвистываете, как вдруг на одной толстой-толстой интернациональной попе видите свое имя. И вас передергивает. И вам отвратительно некрасиво. И вы обмираете от вопроса – этого вы так яростно добивались и спали с этой мечтой? Вы хотели, чтобы несметное количество отвратных безразмерных чудовищ носило ваши штаны, или трахалось под вашу музыку, или лениво созерцало ваши картины, или теряло ваши шляпки, или кончало от вашего парфюма?? И этого вы хотели 30–40–50 лет назад??!!

Финита. И похоронный марш.

Но в качестве биса, в качестве запонки на манжете я пою вам гимн.

Вам – пионеру, первооткрывателю, наступившему на грабли собственной мечты. Пионеру «неважночего», ибо хороший пиджак, право, не менее важен, чем стихотворение. Я пою гимн вам – пионеру нового, за которое вас изначально пинали, не признавали и даже игнорировали. Пионеру своей любви, из-за которой вы отрезали себе ухо, стреляли в себя и перерезали горло, и которое обрело силу, увы, только когда вы свою неизбежно утеряли. Вечная пустота вечной славы.

Вот теперь точно все сказала.

Ребята, я в своем уме. Я – на заданную тему. Я – о моде.

Я пишу о том, чему бешено не доверяю, к чему отношусь, мягко говоря, без симпатии. Пишу о том, что заставляет меня отворачиваться от людей и разочаровываться в самостоятельности их выбора и независимости их суждений.

О моде о моде о моде.

Мода – цепная реакция. Это как на красном светофоре: один рванул, за ним толпа покачнулась, срезонировала чему-то и тоже рванула. Однако случись встречному трамваю – погибнет первый. Все тот же пионер. Именно он. Остальные – балласт с зашкаливающим чувством животного звериного шкуросохранения. Эй, приятель, не обольщайся, однако! После твоего взлета на Эмпайр Стэйт (не ниже!), именно они провозгласят себя твоими друзьями и как никто понимающими. А ты их и не знал при жизни. И ничего не имел в виду. Просто не мог стоять и ждать зеленого.