Джон Гарднер - Искусство жить

Она крепко сжала его руку, они остановились, постояли, потом поцеловались. Затем прошли через зал дальше, к сцене, где ученики Даггерсов демонстрировали свои успехи. Поднявшись на сцену, они оказались среди затененных фонарей, канатов, рабочих помостов — здесь было темно, как в царстве теней, и вся механика сцены казалась не только из другого времени, но и с другой планеты. Они снова остановились и поцеловались, он обнял ее. Потом она нащупала его руку и положила ее к себе на грудь, под свитер, и он, несмотря на свой опыт, как всегда, запутался и долго не мог расстегнуть бюстгальтер. Она чувствовала, что все ее существо рвется к нему, он прижимался все теснее. Взмахнув свободной рукой в сторону тусклого, полного призраков зала, он шепнул:

— Милая леди, вам нравится отдаваться на глазах у этих людей.

Она хмыкнула и, не отпуская его руки, повела его в другое крыло к маленькой двери в комнату, которую она обнаружила несколько недель назад. Там, опутанные паутиной, хранились старые ящики, электропровода, бумажные мешки, рассохшиеся рамы от старых декораций и повсюду стояли столы, стулья, кушетки, укрытые от пыли брезентом.

— Может быть, нам стоит порепетировать? — предложила Джоан.

Они пробрались под высокое окно, из которого падал единственный луч света, и Джоан посмотрела на часы. Еще пятнадцать минут. Она оглядывалась, не отпуская его руки со своей груди, и наконец он заметил кушетку, подошел, сбросил брезент, и, когда уже был с ней, как всегда жадный и нетерпеливый, — но и она тоже, она тоже! — Джоан спросила:

— Ну как, интересно было?

Она взглянула на Мартина — Бадди средних лет. Он привычно следил за дорогой, занятый своими собственными мыслями. Он уже давно забыл о Даггерсах, о тех временах. Его руки, держащие руль, были мягкими, даже пухлыми, но все еще сильными. Переведя взгляд на его лицо, она спросила:

— О чем ты думаешь?

Мартин, моргнув, встряхнулся, как бы извиняясь.

— Да так, ерунда, — сказал он. — О том, что Афина сказала Одиссею. Ерунда. — Вид у него был почему-то смущенный.

Она посмотрела в окно, достала сумочку, открыла, нащупала таблетку.

— Опять болит?

Это «опять» кольнуло ее, она досадливо поморщилась:

— Просто устала.

— Надо было лететь самолетом, — сказал он и, пригнувшись над рулем, взглянул на небо над крышами домов.

Небо было серое, спокойное, светлое, как озеро Эри, если смотреть на него с умолкших, опустевших берегов. Джоан подумала о Джеки Даггере.

— В термосе есть еще кофе, — сказал Мартин.

— Кофе?

— Запить таблетку.

— Не надо, уже проглотила.

Его беспомощная заботливость трогала ее. «Одиссей», — подумала она. Его доклад в Урбане был о Гомере. Она грустно улыбнулась. Как всегда, ему хотелось бы поговорить о себе. Но он, конечно, этого не сделает. Слишком хорошо воспитан. Она же, со своей стороны… Она покачала головой и снова улыбнулась.

Даггерсы занимали всю левую часть дома от входа со стороны улицы. Более красивых комнат в те времена Джоан еще не приходилось видеть, хотя в отделке интерьера не было ни большого вкуса, ни особой оригинальности. Позже она встречала много похожего в Сан-Франциско и значительно более элегантного — в Лондоне и Париже. В квартире Даггерсов все было белым — стены, ставни окон, мебель, даже цепи, на которых висели люстры. И на белом фоне свободно, непринужденно разместились картины, написанные, по-видимому, друзьями, очень любопытные и запоминающиеся, как казалось Джоан, — грязные пятна, яркие брызги, одно из полотен — белое с мелкими серыми и ярко-голубыми мазками; скульптура — прелестная абстрактная композиция из темного дерева, фигурка танцовщика из кусочков старой проволоки, копии с музейных экспонатов «мобил»— конструкция из дерева и нержавеющей стали, полки с книгами, пластинками. И огромный проигрыватель с отдельным динамиком. Кроме как у Даггерсов, Джоан нигде таких не видела. Однажды Джеки пригласила Джоан зайти, чтобы выписать чек за неделю. Но, не дойдя до кухни, Джеки неожиданно остановилась, повернулась характерным движением балерины и вдруг предложила:

— Джоан, показать вам мои туфли?

— О да, мне очень бы хотелось их увидеть! — воскликнула Джоан.

Джеки скользнула по комнате, грациозно помахивая вытянутой вперед рукой, и, подбежав к белой раздвижной стене, толкнула ее в сторону. Джоан замерла. Полки с наклоном вперед, занимавшие половину стены, были заставлены крохотными туфельками. Джеки хранила триста пар — золотых, серебряных, желтых, красных, зеленых, с длинными завязками, яркими, точно новые ленточки, с маленькими бантиками и просто черных, как подкладка кармана.

— Откуда у вас все это? — спросила Джоан.

Джеки рассмеялась.

— В основном из Парижа. — Она окинула Джоан быстрым оценивающим взглядом. Затем снова засмеялась. — Милочка, в Париж вам еще предстоит влюбиться. Там есть большой магазин, универсальный, называется «Прэнтан». Когда вы там будете, передайте воздушный поцелуй от Джеки! — Она закатила глаза. — О, французский язык!

Несколько лет спустя, когда Джоан впервые вошла в «Прэнтан» за покупками, она вспомнила Джеки и исполнила ее просьбу. И еще несколько лет спустя она вспомнила Джеки, когда, возвращаясь вместе с семьей из Европы, вышла в аэропорту «Ламберт филд» в Сент-Луисе и к ней с камерой и микрофоном подошли репортеры, проворные, профессионально бесстрастные негры из телекомпании «КСДФ», и спросили, не имеет ли она предложений по улучшению обслуживания аэропорта.

— Ну-у… — кокетливо протянула она, обворожительно улыбаясь и хлопая ресницами. (Мартин с детьми скрылся в толпе.) Потом пальчиком в дорогих кольцах постучала себе по губам и, глядя в сторону камеры хранения с вызовом, словно что-то сокровенное нехотя произнесла — Мне бы хотелось, чтобы все эти люди умели говорить по-французски.

Эту сценку показали вечером по телевидению в программе местных новостей. Ее семья, к счастью, передачу пропустила, а родственники с удовольствием сообщали по телефону, что видели Джоан по телевизору, но ее словам, похоже, никто не придал значения.

— Не знаю, попаду ли я когда-нибудь в Париж, — сказала Джоан в тот день у Даггерсов.

Джеки весело, молодо рассмеялась, хотя ей было уже сорок.

— Играйте на рояле и ни о чем не думайте, — сказала Джеки. — Если вы не поедете в Париж, Парижу придется приехать к вам.

«Интересно, куда же они девались, когда жить здесь стало слишком опасно? — подумала Джоан. — Да и живы ли еще?» Неожиданно без явных на то причин ей пришло в голову, что Пит Даггере похож на мистера Миксидоу, героя любимой книжки ее детства, в конце которой весь мир катится в бездну. Эту книжку Джоан искала повсюду, ей очень хотелось, чтобы Ивен и Мэри прочитали ее, но ни одного экземпляра книги найти не могла. Коллекционеры, у которых Мартин доставал редкие старые издания, и те не нашли и следа ее. Может быть, и Пита Даггерса, и Джеки тоже поглотила тьма? Как-то она справилась о нем в «Эбби» на Тринадцатой улице в Нью-Йорке, куда трижды приезжала посмотреть представление, называвшееся «Хуферс» [8] Хуф — копыто (англ.), жаргонное «нога», хуфер— исполнитель чечетки. . На этот праздник танца собирались все выдающиеся мастера чечетки. Дожидаясь у выхода из театра, когда Мартин приедет за ней, она разговорилась с Бодженглисом Робинсоном и Сэндманом Симсом. Они танцевали прямо на тротуаре — один справа, другой слева от нее, смеясь и хлопая в ладоши, демонстрируя отдельные приемы, и она спросила, не знает ли кто из них Пита Даггерса. Сэндман закатил глаза и приподнял шляпу, будто хотел заглянуть в нее.