Марина Крамер - Удержи меня [СИ litres с оптимизированной обложкой]

– Держи, поесть купишь.

Бомж забормотал что-то о благословении, а я подумал: «Машку мою пусть благословит твой бог, ей это нужнее».

Оксана.

Что-то странное творилось с Даниилом в последнее время – я смотрела на него и не узнавала. Он постоянно о чем-то думал, улетая мыслями далеко от нас с Максимом, часто замирал, сидя за столом и уставившись на висящий на стене календарь, словно искал там какую-то важную дату. Если я задавала вопрос, то его приходилось повторять дважды, потому что Даниил меня почти не слышал. Он не уходил из дома вечерами, проводил время с сыном, помогал ему с уроками, делал даже кое-что по хозяйству, ну, в пределах того, что руки позволяли, конечно. Руки у хирурга – фетиш, к ним относятся трепетно и бережно, чтобы не было порезов, мозолей, царапин. Даниил готовил ужин, встречал меня с работы накрытым столом, но я все равно чувствовала, что он не со мной, не с нами, а где-то там, со своей Машкой. И именно о ней он думает постоянно.

У меня внутри рос огромный ком противоречий, мешающий дышать нормально, я не хотела потерять мужа, но и делить его с кем-то тоже не хотела. Меня распирало от желания узнать, кто же она, эта загадочная Маша, из-за которой мой Даниил стал таким. От переживаний я даже похудела на три килограмма, что привело меня в восторг – все-таки это почти на размер меньше, чем прежде. Мы почти не общались с мужем, так – привет, пока, как дела, как сын – обычные супружеские вопросы.

Свекор уехал в отпуск в Турцию, и дома вообще стало тихо – так хоть он создавал какую-то суету, возясь с Максимом, а теперь и этого не было. Меня ноги не несли в этот дом, наполнившийся вдруг невыносимой тишиной, я не могла видеть страдальческое выражение, застывавшее на лице Даниила по вечерам, то, как он смотрит на постоянно лежащий рядом с ним мобильный, словно ждет и не может дождаться звонка. Никто не звонил, и от этого Данька делался еще мрачнее. Я уже не знала, кого мне сейчас жаль больше – себя или его…

Артем.

Я стоял у подъезда собственного дома с огромной спортивной сумкой на плече и курил, прячась от пронизывающего насквозь ветра. После турецкой жары родная сибирская погода не радовала. Куда я иду, зачем? За каким… я вообще все это устроил? Найти ответы на эти вопросы оказалось значительно сложнее, чем заявить Марье: «Я ухожу!». Она, наверное, решила, что ухожу к другой. Какая, на фиг, другая – нет и не было у меня никого, кроме нее, за все десять с небольшим лет брака. Когда же все рухнуло, когда покатилась под откос наша, казалось, счастливая и налаженная семейная жизнь? Уж не тогда ли, не в тот злополучный Новый год?

Тридцать первого мы поссорились. И виноват был исключительно я, тут скрывать нечего – накануне поехал в сауну с коллегами, ну и… Вернулся домой в шесть утра, Марья была на нервах, плакала и орала, что, мол, можно было позвонить и сказать, где и с кем. Права, конечно – что стоило набрать номер, ведь я прекрасно знаю ее натуру – воображение богатое, такие картины в голове рисует, ахнешь! Да и работает в больнице, а там такого насмотришься – не дай, Бог! Но, как всегда, сначала пиво, потом «беленькая», пошло-поехало, и я забыл совершенно, что не предупредил жену. В тот момент, когда она начала кричать, мне бы просто заткнуться, выслушать, а потом обнять и извиниться – и все, «инцидент исперчен», как говорится, но я был еще пьян, а потому молчать не стал, ну и…

В Новогоднюю ночь Марья легла спать рано, около двух, наверное – назавтра дежурила сутки. В гости мы не ходим, предпочитаем тридцать первое декабря проводить в семейном кругу, а уж назавтра зовем к себе кого-то или сами едем – традиция в нашей семье такая.

Мы почти не разговаривали, молча встретили бой Курантов, выпили по бокалу шампанского и уставились в экран «ящика». Юлька, бедняжка, не могла понять, на чью сторону встать ей – и отца жалко, и мать. Разумеется, ее выбор пал на Марью – они вообще хорошо ладят, секреты у них какие-то. Потом Марья, зевнув, ушла в спальню, Юлька еще немного посидела со мной, но и пятилетний ребенок тоже долго не выдержал, задремав прямо в кресле. Вот такой веселый праздник выдался.

Утром Марья тихо встала, собралась и ушла на работу. Ее сотовый я обнаружил на тумбочке у кровати, проснувшись часов около десяти – значит, разозлилась, специально оставила, чтобы я не звонил. Обычно мы с ней созванивались по нескольку раз за ее дежурство, просто чтобы узнать, как дела, как Юлька. Но сегодня Мария моя встала в позу. «Ладно, как хочешь», подумал я, вставая и выходя в зал, где уже сидела перед телевизором дочь.

– Привет, красотуля, – я потрепал ее по белокурым волосенкам, взлохмаченным после сна, и она, задрав голову, улыбнулась. – Ты поела?

– Не-а! – зевнула Юлька. – Тут про Буратино показывают…

Этого носатого уродца я ненавижу уже года два, с того самого момента, как Юльке подарили кассету со старым детским фильмом. Она смотрела его по пять раз на дню, знала наизусть все фразы, все песни, и все равно каждый выходной начинался одинаково – просмотром приключений этого полена. Да еще и на танцах они работают под диск, где песни из фильма стилизованы и обработаны специально под самбу, ча-ча-ча и джайв. Словом, у нас был еще один член семьи – деревянный носатый «сынок».

Пока дочь досматривала кино, я приготовил завтрак, сварил кофе, выкурил свою традиционную утреннюю сигарету. Потом позвонила теща, пригласила к себе, и Юлька радостно запрыгала.

– А вы можете Юлю у нас оставить и поехать куда-нибудь, – подытожила свое предложение теща.

– Маша работает, а один я куда поеду? У вас посижу, и домой, на диван.

Мы с тестем выпили немного, я вообще после удачной вечеринки отхожу неделю и пить не могу, но праздник ведь, да и обижать не хотелось – теща стол накрыла, ждали. Юлька осталась, а я пошел домой, но уже на улице вдруг повернул к больнице, собираясь позвонить Марье снизу, из приемного, и попросить прощения. Ей и так сегодня не повезло – первого января дежурить тяжелее даже, чем накануне, ни праздника нормального, ничего, одни пьяные битые морды. Но на посту в Марьином отделении трубку не брали, а телефон ординаторской я не помнил, и спросить было не у кого – все отмечали в регистратуре. Не судьба…

Выйдя из приемного, я поднял глаза и увидел, как в зашторенном окне ординаторской мелькают тени – значит, все там, и врачи, и сестры. Ладно, они ведь тоже люди, и им праздника хочется.

Из дома я несколько раз пытался дозвониться до ординаторской, но тщетно – трубку не брали. Я все ждал, что Марья, как обычно, не выдержит сама и позвонит, но не тут-то было. Капитально обиделась, видимо.

Вообще она была отходчивой, помолчит часок – и все, начинает разговаривать, рассказывать что-то. Мы очень редко ссорились, особенно в те первые пять лет, когда я играл в футбол. Тут не было ничего удивительного, я дома бывал редко, за те дни, что мне полагались в виде выходных или отпуска, просто некогда было возникнуть каким-то противоречиям и обидам. Позже, когда с футболом пришлось расстаться, начались небольшие трения, но и это вполне объяснимо – мы заново привыкали друг к другу, учились жить вместе каждый день, и потому неизбежно возникало что-то. Но даже это не мешало нам. Я знаю, она считала, что мне стыдно сказать кому-то, где она работает и кем, но это ерунда – мне было ее просто жалко, не ночует дома, вкалывает за копейки. Хотя, надо признать, в определенный момент эти копейки кормили нас троих.