Игорь Поночевный - Волшебный вибратор

— Ты знаешь, на самом деле, ведь я не вибратор.

— А кто? — спрашивает проститутка.

— Я — Иисус Христос, великий русский святой.

— Боже мой, Боже мой! — Качается она из стороны в сторону, сползает с кровати и падает перед ним на колени. — Я должна была узнать тебя, Иисус, брат мой. Ведь я — Ксения Блаженная Петербургская.

И она принимается целовать вибратору босые ноги. Он берет ее голову в руки, перебирает нежно локоны, пристально смотрит и говорит:

— Но ведь ты предала меня.

— Да, милый мой Иисус, я предала тебя! Беги скорее, вот — веревочная лестница, которую я сплела из своих кос, простыней, девичьих страхов и конфетных фантиков.

Иисус Христос надевает трусы, берет чемодан с деньгами, говорит Ксении Блаженной «Адью!» и спускается через окно вниз, где его уже ждет убер.

В этот самый момент в номер ходят Хирург, Милонов и другие полоумные православные активисты.

— Где он?

— Вам его никогда не поймать, — говорит Ксения Блаженная, — и начинает истерически смеяться.

Виталий Милонов снимает кожаные перчатки, и бьет Ксению Блаженную по голой груди наотмашь:

— Мы развяжем тебе язык, шлюха.

Он снимает ремень со штанов, накидывает его святой на шею и вынимает изо рта презервативы.

В номере мотеля Виталий Милонов и Хирург Залдостанов насилуют Ксению Блаженную Петербургскую, чтобы она рассказала, куда спрятала вибратор, который выдает себя за Путина. Хирург — спереди, а Милонов — сзади. Вдруг русская святая говорит волшебное слово «Мутабор» и превращается в отца Виталия Милонова.

— Что же ты делаешь, сынок? — Говорит отец и смотрит на иподьякона РПЦ МП, глазами, из которых течет кровь.

— Папа! — Вскрикивает Милонов, и вынимает изнутри родного отца член.

— Прекрати! — кричит он Залдостанову. — Хватит трахать моего отца в рот!

Но Хирург отвечает: — Погодь, сейчас я кончу.

Тогда Виталий Милонов вынимает из кармана перочинный ножик, отворяет его, и втыкает мотоциклисту прямо в сердце. В этот момент Хирург кончает, и его сперма смешивается с кровью, и из ее пены рождается русская Афродита: кривая, косая, завшивленная, горбатая старуха, премерзкое отродье, которое зловонно кашляет, выплевывая каждый раз по одному гнилому зубу; стуча копытами, она с хохотом выбегает вон.

Виталий Милонов не может понять, как так получилось? Изнасилованный отец его валяется на ковре, бездыханный. Иподьякону кажется, что он сходит с ума. Он, будто в бреду, подходит к окну, переваливается через подоконник и падает вниз, разбивая всмятку голову о поребрик.

Огромный ворон клюет всюду разбрызганные мозги Милонова, и становится черно-красным, как Правый Сектор.

Звучит украинский гимн…

— Тысяча чертей! — вскрикнул герцог, выглядывая в окно и нервно раскуривая огромную кубинскую сигару. — Они же совсем мальчишки!

По центральной площади Гриднии после великолепного парада стройными рядами отправлялись прямиком на фронт всадники, все в золотых доспехах, с копьями наперевес, с луками и саблями, с колчанами, полными ядовитых стрел, притороченных у седел их огнедышащих драконов. Звуки марша угасали в отдалении, как пылкая страсть — без истинной любви.

— Вам не говорили, что вы похожи на Маннергейма? — спросил с улыбкой вибратор, и пригубил Деломейн из широкой коньячной рюмки. Он поглядел в бокал на свет, словно намереваясь увидать там свое будущее:

— Действительно хорош, да.

Герцог подошел к столу и забарабанил пальцами по чемодану гостя.

— Говорили, голубчик, говорили. Но — к делу. Что тут у нас?

— Сто миллионов долларов.

— Отлично, просто отлично.

Герцог перестал барабанить и более, чем благожелательно, поглядел на сидящего в кресле. После выдвинул потайной ящичек под столешницей и достал оттуда маленькую сафьяновую коробочку.

— Вы понимаете, друг мой, что все эти почести могут быть только тайными: никто, ни одна живая душа, не должна знать вас в лицо?

Вибратор кивнул.

— Впрочем, ритуал должен быть соблюден.

Герцог уложил сигару в пепельницу, как мать — своего младенца, поставил патефонную иглу в первой ноте гимна, и подошел к загадочному дарителю, бережно отворяя для него оранжевую коробочку. Он топнул ногой в желтом кавалерийском сапоге в шкуру двухголового белого медведя, прочистил горло и с поклоном приколол на груди вибратора высшую награду — орден Белой Цапли:

— От имени народа Вейшнории!

— Слава Вейшнории! Героям слава!

— Но позвольте мне задать вам всего только один вопрос? Почему вы помогаете нам? Что тому причиной?

— Дело в том, — проговорил его странный гость после того, как герцог уселся в кресло напротив, — что я имею фантастическое свойство переменяться. Для окружающих я только таков, каким они хотят меня замечать. Одни видят во мне Гитлера, другие Господа Бога, но в самом деле я — ни тот и не другой. Я не вибратор и не котик, что давно уже понятно всякому читателю, который с недоумением листает эту повесть: что за белиберду мне подсунул невзыскательный издатель, где в один день он — то царь Николай Второй, то на другой странице — уже обесчещенный Путин?

Все очень просто — я сами они и есть. Я их призрачная в сполохах горящих околотков тень, горящих для того, чтобы не мешали ожить воочию самым уродливым фантазиям. Я — Люцифер, я — демон, я — тот жуткий дух, который сидит в каждом, который страшит и пугает их собственными откровениями, когда они ищут перед кроватью порнографию, задумываясь о том, какие извращения должны их сегодня возбуждать. Ищут, и не находят.

Я обратная сторона всякой скудной рациональности, которой молятся выхолощенные в стерильных чувствах математики и логики, и их жалкие симулякры — инженеры, чертежники и программисты, застрявшие на своей готовальне. Я безудержное воображение, которое присуще всякой скотине, но образованному человечеству — втройне.

Я просто другой знак, я минус, который торчит у каждого из спины обломками крыльев, как отрицание разума и рассудка. Я злой гений, я их жуткое кровавое подсознательное, выкидыш немыслимого инцеста, который каждый раз прорывается наружу и командует ими. Я — та сила, что невозможно никак приручить и направить, обуздать и принудить, и что срывает в полночь с постели всякого всклокоченного поэта в поисках карандаша и бумаги. Я безжалостный и чистый дух их. Вот, почему я здесь, дорогой герцог.

Вибратор встал, и хозяин замка вдруг подивился огромному его росту: в нем было метра два, не меньше. Алый плащ, который, как прежде казалось, он передал при входе дворецкому, вновь развивался за его спиной языками пламени в камине. Тонкие черты лица вызолотились отблесками салюта, и герцог чуть не вскрикнул от изумления: пред ним стоял Князь Мира Сего, Главный магистр Священной ложи. В руках его, как он раньше только этого не приметил? были выцветший пергаментный свиток и сверкающий циркуль.