Фридрих Горенштейн - Бердичев [сборник]

Таксист вытащил из багажника отвертку. Погромщик. Поспешил от него прочь. Так спешил, что на широких лестницах главтелеграфа споткнулся, упал, сильно ударившись коленом и вызвав смех прохожих. Подлецы! Действительно, в определенные моменты можно понять Киршенбаума. Кажется, сам бы убежал куда-нибудь, даже на далекую планету, лишь бы прочь отсюда. А вот так, взять бы, да бросить эту землю «законным сынам отечества», пусть подавятся, эту планету, экологически загрязненную с ее двадцати одним процентом кислорода. Первобытные ящеры таким составом воздуха дышать не могли бы. Может, «законные сыны отечества» надеются на то, что мы вымрем, как первобытные ящеры? Немцы в свое время довели нашу процентную норму кислорода до нуля. Дышать пришлось, первоначально, выхлопными газами автотранспорта, а затем всю дыхательную сферу, всю атмосферу для евреев изготовляли в Гамбурге на заводах «И. Т. Фарбениндустри». Ну, до Гамбурга эти еще не дошли, но от Нюрнберга уже недалеко.

К счастью, свежая атмосфера в зале главтелеграфа несколько успокоила. Воскресное утро, никаких очередей у почтовых окошек не наблюдается. Купил почтовую открытку, говорят, почтовые открытки идут быстрее, чем письма. Сел у столика и отвратительной почтовой ручкой начал скрипеть и царапать о том, что немного болели зубы, но теперь уже все позади, немного переутомил нервы, но теперь уже все в порядке. Написал, что моя диссертация по железной замазке почти утверждена и я без пятнадцати минут кандидат наук. В институте отношение ко мне замечательное, и, возможно, я получу повышение по должности вплоть до замначальника отдела. Это уж написал без всяких оснований, просто чтоб убедить, успокоить, доказать — мамины опасения напрасны. Однако как непосредственно сформулировать то, что ее особенно волнует? Написал, прочел — зачеркнул. Еще раз написал — опять зачеркнул. В сердцах разорвал открытку. Оглянулся — какая-то женщина смотрит на меня тревожно, как на пьяного или сумасшедшего. Встал с опять по-ночному колотящимся сердцем. Ныли зубы. Странное дело, зубы у меня здоровые, но после перенесенной боли стоит понервничать — и нервы бьют по зубам. Пошел, чтоб купить новую открытку, но по дороге меня осенило — почему бы не дать телеграмму? Открытка все равно будет идти несколько дней, а телеграмму мама получит в крайнем случае завтра утром, а, если повезет, то и сегодня вечером. Разумеется, еще быстрей позвонить по телефону, но начнутся вопросы, расспросы, кто знает, какого характера и куда это приведет. Начну маму успокаивать и вдруг сам разрыдаюсь. Нет, лучше телеграмму. Прекрасный жанр — словам тесно, мыслям просторно. Взял бланк, написал: «Дорогая мамочка. В гости к дяде Изе я не еду. Тысячу раз целую. Твой любящий сын Веня». Подал бланк в окошко. Телеграфистка прочитала, скользя над бумажкой карандашиком, и улыбнулась, явно ехидно. Неужели мой намек так ясен, так прозрачен? Неужели неудачно зашифровал? На душе глупо, стыдно, беспокойно… Выходя из дверей главтелеграфа, столкнулся с каким-то человеком, который нечто мне сказал. Услышал только — «…жжж…». Что? Он сказал мне: «Жид?!»

— Извините, пожалуйста, — повторил человек.

Значит, почудилось. За что этот человек извинился передо мной — не понял. Прошел мимо, ничего не ответив, и лишь через несколько кварталов подумал: «Он, кажется, наступил мне на ногу… Отчего я не обругал его, не крикнул ему: хазер! свинья! мужик! хам! Отчего не ударил его, не схватил за горло? Драки, крови, смерти хочется, шумного погрома, потому что с каждым годом, с каждой неделей, с каждым часом становится все труднее терпеть этот беспрерывный тихий погром. По крайней мере, терпеть без помощи хорошего невропатолога. Но где же, где же найти хорошего невропатолога?»

Октябрь — ноябрь 1987 года.

Западный Берлин

Фридрих Горенштейн (1932–2002) в советские годы практически не издавался. Сам писатель называл свое творчество местью тоталитарной системе. За неимением надежд на литературное будущее в СССР он был вынужден эмигрировать в Германию. За рубежом Горенштейна печатали и переводили на многие языки.

В сборник вошли повесть «Маленький фруктовый садик», рассказ «Искра» и пьеса «Бердичев», по масштабности сравнимая с романом, в которой нашла отражение жизнь целого поколения евреев, русских и украинцев.