Карл Кнаусгорд - Любовь

— Лишь бы Ванью это обошло стороной, — сказала Линда и посмотрела на Ванью.

Она улыбнулась нам. Весь стол перед ней и пол под стулом были посыпаны рисом. Рот измазан красным соусом, с прилипшими белыми рисинами.

— Не обойдет, — сказал я. — Это невозможно. Или оно в ней от рождения, или она подцепит его в процессе. Такое не скроешь. Но не обязательно, что это наложит на нее свою печать. Так не всегда бывает.

— Надеюсь, — сказала Линда.

Глаза у нее блестели.

— Обед, во всяком случае, вкусный, спасибо, — сказал я, вставая. — Я помою посуду. Еще успею до их прихода.

Я обернулся к Ванье.

— Какая Ванья большая? — спросил я.

Она гордо вытянула руки над головой.

— Такая большая?! — сказал я. — Ну, пойдем умоем тебя.

Я вытащил ее из стула, отнес в ванную и сполоснул ей лицо и руки.

Поднес ее к зеркалу и прижался к ней щекой. Она засмеялась. Потом я в спальне поменял ей памперс, спустил ее на пол и пошел на кухню убрать со стола. Когда все было сделано и посудомоечная машина зашумела на столе, я открыл шкаф, чтобы проверить, не произошло ли чего с бутылками. Произошло. Граппу, в которой я был твердо уверен, потому что уровень стоял вровень с этикеткой, со вчерашнего дня кто-то отпил. Коньяк стоял на другом месте и тоже вроде бы уменьшился в объеме, хотя тут я был уверен меньше. Что за чертовщина, а?

Я отказывался верить, что это дело рук Линды. Тем более после вчерашнего разговора.

Больше тут никого не было.

Никакие уборщицы к нам не ходили.

Бли-ин.

Ингрид.

Она была тут сегодня. И вчера. Это она, теперь понятно.

Но неужели она выпивает, оставаясь с Ваньей? Сидит накачивается, когда вокруг ползает внучка?

Тогда она алкоголичка просто. Ванья для нее центр мироздания. Ею она ни в коем случае не стала бы рисковать. И если она правда пьет, то сила тяги, видимо, такова, что заставляет Ингрид поставить на кон все.

Господь милосердный, помилуй нас.

Я услышал шаги Линды, она шла из спальни на кухню, закрыл дверцу шкафа, отошел, схватил тряпку и принялся протирать стол. Времени было без десяти шесть.

— Я схожу вниз покурить, пока они не пришли, ладно? — сказал я. — Тут осталось доприбрать, но…

— Иди, конечно, — сказала Линда. — А мусор сможешь захватить?

Тут в дверь позвонили. И я пошел открывать. Молодой человек с бородой, с сумкой на ремне, улыбнулся мне с порога. За ним стоял мрачный мужик постарше с большой фотосумкой на плече и фотоаппаратом в руке.

— Привет, — сказал молодой, — я Хьелль Эстли.

— Карл Уве Кнаусгор, — представился я.

— Очень приятно, — ответил он.

Я пожал руку фотографу и пригласил их в квартиру.

— Хотите кофе?

— Да, с удовольствием.

Я сходил на кухню и принес термос с кофе и три чашки. Когда я вернулся, они рассматривали гостиную.

— Если снегопадом накроет, с твоей библиотекой перезимуешь — не соскучишься, — сказал журналист. — Ничего себе, сколько книг!

— В основном нечитаных, — сказал я. — А какие читал, те уже забыл.

Он оказался моложе, чем я думал, на вид не старше двадцати шести или семи, даже несмотря на бороду. Крупные зубы, смеющиеся глаза, настрой легкий и веселый. Известный мне типаж, я встречал нескольких таких людей, но только в последние годы, в детстве нет. Возможно, это связано с социальным слоем, географией, поколениями, а скорее всего, с их комбинацией. Юго-Восточная Норвегия, предположил бы я, средний класс, родители — университетские ученые или преподаватели. Благополучное детство, хорошее воспитание, уверенная манера держаться, ясный ум, коммуникативные способности. Человек, не сталкивавшийся еще с серьезным сопротивлением, — таково было первое впечатление от него. Фотограф был швед, что исключало для меня всякую возможность расшифровать его наружность и манеры.

— На самом деле я решил перестать давать интервью, — сказал я. — Но в издательстве сказали, что ты так хорош, что мне ни в коем случае не стоит упускать шанс. Надеюсь, они правы.

Чуточка лести никогда не повредит.

— Я тоже надеюсь, — сказал журналист.

Я налил им кофе.

— Можно тут поснимать? — спросил фотограф.

Я замялся, и он заверил, что будет фотографировать только меня и больше ничего в кадр не попадет.

Журналист просил об интервью дома, я ответил нет, но когда он позвонил уточнить место, я все-таки сказал, чтобы они зашли за мной и мы вместе куда-нибудь пойдем. И услышал, как он обрадовался.

— Хорошо, — сказал я. — Где встать? Здесь?

Я встал перед книжной полкой с чашкой в руке, он ходил вокруг и щелкал.

Кончилось все обычной фигней.

— Можешь поднять руку?

— А посмотреть как писатель?

— Это пропустим.

Я услышал, что по коридору ползет Ванья. Она села в дверях и посмотрела на нас.

— Привет, Ванья, — сказал я. — Очень страшные дяди, да? Но меня ты знаешь…

Я взял ее на руки. И тут же пришла Линда. Она мельком поздоровалась, забрала Ванью и ушла назад на кухню.

Все, что было не для их глаз, они увидели. Я, мое — это все немедленно застывало и цепенело, стоило на нем задержаться чужому глазу. А я не хотел, чтобы так было. Я, блин, точно этого не хотел. Однако же стою тут и улыбаюсь как идиот.

— Еще несколько можно? — спросил фотограф.

Я снова встал в позу.

— Один фотограф сказал, меня фотографировать — все равно что бревно снимать.

— Видимо, плохой был фотограф, — сказал фотограф.

— Но ты понимаешь, что он имел в виду?

Он остановился, убрал фотоаппарат от лица, улыбнулся, снова поднял его и продолжил.

— Думаю, давайте пойдем в «Пеликан». Я туда часто хожу. Там нет музыки, так что место подходящее.

— Годится.

— Только сначала сделаем несколько снимков на улице, и я вас отпущу, — добавил фотограф.

Тут у журналиста зазвонил телефон. Он взглянул на номер.

— Я должен ответить, — сказал он. Беседа продолжилась минуту, максимум две, и касалась снегопада, машины, расписания поездов и дачного дома. Он нажал «отбой» и посмотрел на меня.

— Мы с друзьями собрались на дачу. А это звонил водитель, который отвезет нас от поезда до места. Он пожилой человек и давно нам помогает.

— Здорово, — сказал я.

Завалиться с друзьями на дачу мне не привелось ни разу. И пока я учился в гимназии и на первых курсах университета, тема была болезненной. Друзей у меня, считай, не было. А с несколькими, которые все же имелись, я общался один на один. Теперь я стал староват для таких переживаний, а все равно почувствовал укол в сердце, привет от меня былого.

Журналист допил кофе. Поставил чашку. Фотограф убрал фотоаппарат в сумку.

— Идем? — спросил я.

Когда мы столпились в тесной прихожей и разом начали одеваться, стало неприятно: слишком вплотную. Я крикнул Линде «пока», и мы пошли вниз. На лестнице я раскурил сигарету. Было адски холодно. Фотограф поставил меня у лестницы на другой стороне улицы, и я несколько минут позировал, закрывая сигарету ладонью, пока он не попросил разрешения сфотографировать меня курящим, если я не против. Я его понимаю, так в кадре хоть что-то происходит, поэтому я стоял и курил, а он кружил вокруг, щелкал камерой и давал мне указания, все это на глазах прохожих; потом мы переместились к метро, он отработал со мной еще пять минут и, наконец, удовлетворился. Он исчез, мы с журналистом молча перешли холм и спустились в метро. В ту же минуту подошел состав, мы вошли в вагон и сели у окна напротив друг друга.