Виржини Депант - Кинг-Конг-Теория [litres]

Так что слово остается непроизнесенным. Слишком много оно скрывает. И в лагере жертв, и в лагере насильников его обходят стороной. Это пересечение молчаний.

В первые годы после изнасилования – неприятный сюрприз: книги мне не помогают. Такого со мной еще не случалось. В 1984-м, например, когда меня на пару месяцев посадили в психушку, я, как только вышла, сразу стала читать. «Домик чокнутых детей», «Над кукушкиным гнездом», «Когда мне было пять, я убил себя» [10] «Домик чокнутых детей» ( Le Pavillon des enfants fous , 1978) – роман французской писательницы Валери Валер, написанный на основе ее опыта в психиатрической клинике. «Когда мне было пять, я убил себя» ( When I Was Five I Killed Myself , 1981) – роман американо-французского писателя и психолога Говарда Бьютена. , статьи о психиатрии, о психиатрических больницах, о надзоре, о подростках. Книги были со мной, они поддерживали, делали пережитое мной возможным, тем, что можно проговорить, чем можно поделиться. Тюрьма, болезнь, абьюз, наркотики, расставания, депортации – у каждой травмы есть своя литература. Но эта ключевая, фундаментальная травма, первое определение женственности, «что силой взломана да не найдет защиты» – эта травма не вошла в литературу. Ни одна женщина, пройдя через изнасилование, не прибегла к словам, чтобы сделать из него сюжет романа. Ничего: ни руководства к действию, ни собеседника. Это не прошло в область символического. Удивительно, что женщины ничего не говорят об этом девочкам, не передают ни крупицы знания, ни инструкции по выживанию, ни одного простого, практического совета. Ничего.

Наконец в 1990 году я еду в Париж на концерт Limbomaniacs , скоростной поезд, я читаю «Спин» [11] Limbomaniacs – американская рок-метал-группа. «Спин» ( Spin ) – американский музыкальный журнал, выходивший с 1985 до 2012 года. . Натыкаюсь на занимательную и поначалу смешную статью некой Камиллы Палья, где она описывает свои впечатления от футболистов на поле – завораживающих животных, сексуальных и полных агрессии. Начинает она с описания того, как приятно созерцать эту воинственную ярость, это шоу пота и мускулистых ляжек в действии. Мало-помалу она приходит к теме изнасилования. Не помню точно, как это было написано. Но суть была такая: «Это неизбежный риск, который женщины должны учитывать и принимать, если хотят выходить из дома и свободно передвигаться. Если с тобой это случилось, встань, отряхнись и иди дальше. А боишься – сиди дома с мамой и занимайся своим маникюром». Сначала меня это возмутило. Защитный приступ тошноты. Несколько минут спустя – невероятное внутреннее спокойствие. Я была потрясена. С Лионского вокзала, когда уже стемнело, я звоню Каролине, все той же подруге, прежде чем отправиться в зал на улице Орденер. Я звоню ей, в огромном возбуждении, рассказываю ей об этой итало-американке, говорю, что она должна прочитать это и сказать мне, что думает. Каролину статья поразила, как и меня.

С тех пор – ни прежних запретов, ни секретов. Впервые мы смогли взглянуть на изнасилование по-другому. До сих пор это была запретная тема, настолько опасная, что мы не позволяли себе говорить о ней ничего, кроме «какой ужас» и «бедные девочки».

В первый раз кто-то возвышал способность оправиться от изнасилования, а не самодовольно улечься в цветник разнообразных травм. Свергал изнасилование с пьедестала, лишал его власти, значимости. Это нисколько не преуменьшало то, что произошло, не стирало ничего из того, чему мы научились той ночью.

Камилла Палья – несомненно, самая противоречивая фигура среди американских феминисток. Она предлагала понимать изнасилование как риск, неотъемлемый в нашем положении как женщин. Неслыханная свобода – перестать драматизировать. Да, мы вышли из дома, в пространство, которое нам не предназначалось. Да, мы выжили вместо того, чтобы сдохнуть. Да, мы были в мини-юбках, ночью, одни, без сопровождающего мужика, да, мы были идиотками, слабыми, неспособными набить им морду, – мы были слабыми, потому что именно такими девочек учат быть при нападении. Да, это с нами было, но теперь впервые мы понимали, что мы сделали: мы вышли на улицу, потому что дома у папы с мамой было скучно. Мы пошли на риск и заплатили сполна, и вместо того, чтобы стыдиться, что мы выжили, мы могли решить подняться и постараться оправиться от этого, насколько возможно. Палья позволяла нам представить себя воительницами – не теми, кто отвечает за то, на что сами же и напрашивались, но обычными жертвами того, что нужно быть готовой выдержать, если ты женщина и отваживаешься выйти за порог. Она была первой, кто вытащила изнасилование из абсолютного кошмара, из неназываемого, из того, что ни в коем случае не должно произойти. Она превращала его в политическое обстоятельство, нечто, с чем приходится справляться. Палья все изменила: она предлагала не отрицать и не сдаваться, а жить с этим.

Лето 2005 года, Филадельфия, я беру интервью у Камиллы Пальи для документального фильма. Я восторженно киваю, слушая, что она говорит: «В шестидесятые в университетских кампусах девушек запирали в общежитиях в десять вечера, а парни делали что хотели. Мы спросили: “А почему такая несправедливость?” Нам ответили: “Потому что мир полон опасностей, вас могут изнасиловать”. Мы на это ответили: “Так дайте нам право пойти на риск, что нас могут изнасиловать”».

Некоторые, услышав мою историю, реагировали вопросом: «А после этого ты еще ездила автостопом?» Потому что я говорила, что ничего не сказала родителям из страха, что они меня запрут дома на три засова, для моего же блага. Естественно, я продолжала стопить. Меньше наряжалась, перестала быть такой приветливой, но продолжала. Пока другие панки не подкинули мне идею ездить поездами, нарываясь на штрафы, я не знала другого способа попасть в четверг на концерт в Тулузе, а в субботу – в Лилле. А в то время попасть на эти концерты было важнее всего на свете. Любой риск был оправдан. Ничто не могло быть хуже, чем сидеть у себя в комнате, вдали от жизни, когда снаружи столько всего происходило. Так что я продолжала ездить по городам, где никого не знала, торчала на вокзалах до закрытия, чтобы остаться там переночевать, или ночевала в подъездах домов, дожидаясь утреннего поезда. Продолжала вести себя так, как будто я не девчонка. И хотя меня больше ни разу не изнасиловали, я рисковала этим еще сотни раз – просто потому, что много шаталась по улицам. То, что я пережила в то время, в том возрасте, было незаменимо, гораздо круче, чем сидеть паинькой в школе или дома, разглядывая журнальчики. Это были лучшие годы моей жизни, самые богатые, самые грохочущие, а все дерьмо, которое шло к ним в довесок, я нашла силы пережить.

Но я старательно избегала рассказывать свою историю, потому что заранее знала вердикт: «Ага, раз ты продолжила стопить, раз это тебя не угомонило, значит, тебе понравилось». Ведь при изнасиловании всегда надо доказывать, что ты была против. Виновность будто подчинена непроговоренной силе морального притяжения, которая всегда тянет ее к той, которую отымели, а не к тому, кто вставил.