Кристофер Раш - Завещание Шекспира

Послышались крики неописуемой боли.

Железная армия французов запнулась и неожиданно остановилась, и ей дали почувствовать жестокий вкус страданий, хаоса и поражения.

Говорят, Генрих V был слишком знаменит, чтобы жить долго. Победителям часто изменяет чувство юмора; может, поэтому они умирают молодыми? Даже смерть не смогла заставить его улыбнуться. В свой последний путь он отправился, как всегда, серьезным: он лежал холодный в одинокой гробнице. Его трупу я дал роль в начале «Генриха VI». Умерший Генрих возвращается на сцену. Его безмолвный труп покоится в черном гробу, и, не проронивший ни слова, он – красноречивый символ исполинской задачи, которая выпала на долго политических карликов, которые унаследовали власть. Некоторых из них вдохновит огненный пример Генриха: упрямый Йорк с большими притязаниями, гордый граф Уорик, который возводит на престол и свергает королей, жена Генриха VI королева Маргарита, которая стоит на палубе под вихрем, старый лев Солсбери, что в гневе забывает и раны времени, и гнет годин, – но они всего лишь мясники на скотобойне под названием Англия. Дни славы кратки.

Моей темой стала слава Азенкура, моя пьеса отразила военные события времен Генриха и наших тоже, ведь в это время Эссекс готовил силы для подавления восстания Тирона в Ирландии, и в Лондоне ему устроили пышные проводы. В 1599 году вся молодежь Англии была воспламенена военной бравадой, шелковые одежды были спрятаны в сундуки – над нами реяла надежда в вышине…

Я лично произносил Пролог со сцены и, как в древнегреческой пьесе, описывал дух воинской доблести. Естественно, я не включил в свою многоголосую пьесу шлюх, вопящих и лягающихся, когда их заволакивали или даже вносили на борт привязанных к горизонтальным шестам, как свиней, ведь каждый корабль получал свою квоту, и они были чем-то вроде принадлежностей для удовлетворения нужд английских солдат и моряков во время плавания. Подобные звуки были слишком грубы и резали бы ухо. Не стоило портить картину. Побольше военной романтики, Уилл!

Смотрите, надул незримый ветер паруса, влекущие громады кораблей наперекор волнам. Вообразите, что с берега вы смотрите на город, качающийся на крутых валах, – так представляется могучий флот.

Могучий флот! Генрих V покорил Гарфлер, а теперь Эссекс отправлялся в Ирландию. Премьера пьесы состоялась летом, вскоре после отбытия его экспедиции. Публика была в восторге, и пока она упивалась славой преступной войны, Эссекс еще раз продемонстрировал, что, несмотря на притязания, ему было далеко до Генриха V, и как век доживал свои последние краткие месяцы, так сам Эссекс был обречен умереть, как Генрих, в возрасте тридцати четырех лет. Эссекс подражал ему больше, чем того хотел, но не привез домой победы.

«Генрих V» был поставлен, когда еще теплилась надежда, что Эссексу удастся стать героем дня. И я снова показал своим зрителям героику, патриотизм, монархию, рыцарство, славу и темные стороны войны. Я показал им милитаризм, беспринципность, измену, сострадание, тяжесть забот, двуличие властей и человеческие потери. Я сделал молодого Генриха человечнее, показав, что в его душе противоречия между виной и славой были глубже, чем столкновение между французами и англичанами. Разумеется, настоящий Генрих не испытывал угрызений совести. Королям не свойственно чувство вины. Они знают, что Бог на их стороне, и при Азенкуре Бог был на стороне Генриха, Англии и святого Георгия.

Значит, я написал пьесу для правящего класса – горсточки счастливцев, благородных братьев по оружию, аристократической элиты. Из-за этого она им так полюбилась. Но и простолюдинам она тоже пришлась по душе. Я уже овладел искусством превращать пьесы в зеркала, в которых каждый видел то, что хотел увидеть – отражение самого себя.

Новый театр был деревянным и круглым, и в его волшебном зеркале зритель видел себя. Публика приходила себя показать и пьесу посмотреть. «Генрих V» и «Юлий Цезарь» были первыми постановками, «Генрих VIII» – последней. В промежутке между двумя «Генрихами» театр прожил краткую, но яркую жизнь. Он распахнул свои двери, когда высокий прилив Темзы в районе Саутуарка помог зрителям с северного берега быстрее добраться в театр на южном берегу, а после захода солнца на небе ярко засветились новые миры – Венера и Юпитер, хорошие предзнаменования.

– То был твой мир, дружище, то был твой мир.

А, Фрэнсис, ты проснулся? Да, Бог сотворил мир из ничего, Иисус был плотником, а мы были простыми смертными, и нам позарез был нужен строительный материал.

– Он у вас уже был, просто его нужно было по-новому использовать. Чтобы создать наш новый мир, мы взяли старый материал, свежие идеи и новых людей. Заботы и тревоги свели в могилу старого Бербиджа. Аренда «Театра» истекла. Его хозяин, Джайлз Аллен, был алчным мерзавцем: не желая продлевать аренду, он потребовал, чтобы ему вернули земельный участок вместе с построенным на нем театром. Лазейки в контрактах были в его духе. Сыновья Бербиджа оспорили его требование в суде, и Ричард Бербидж признавался, что он борется с непреодолимым искушением засунуть фунт крысиного яду в глотку Аллену.

До этого дело не дошло, но его брат Кусберт все ж не поленился купить отраву. Бербиджи в ярости не бросали слов на ветер. На сцене им явилась тень их отца, говорили они, и его разгневанный призрак требовал отмщения. Ему не пришлось являться вторично, чтобы вдохнуть жизнь в их почти остывшую готовность. Вскоре Аллен объявил, что он разберет «Театр» по бревнышку и пустит древесину на другие нужды. Мы собрались на военный совет в «Театре» и глядели друг на друга в растерянности – группа дураков на пустой темной сцене. Слов было больше, чем нужно, но дело не двигалось с мертвой точки. Конечно, хотя крысиный яд изменил бы мир к лучшему, избавив его от Аллена, он не спасет театр, а Бербиджей упрячут за решетку за убийство.

– И когда же созрело ваше гениальное решение?

Слава небесам, именно тогда от отчаяния мне в голову пришла дерзкая мысль, как потом утверждали, изменившая наше будущее.

– Друзья, послушайте!

Меня слушали во все уши.

– Есть только один способ не позволить этому подлецу сравнять театр с землей – наше единственное спасение.

Все внимательно поглядели на меня.

– Мы сами разберем театр по бревнышку!

На меня смотрели так, как будто я был не в себе.

– Ага. И что мы с ними будем делать – сожжем их на костре?

– Нет. Мы сделаем то же, что собирается сделать мерзавец Аллен: построим из них что-нибудь получше.

– А на что еще годятся эти бревна, Уилл, скажи на милость!

– На что же еще, как не другой театр? Мы построим другой театр! Разумеется, на новом месте.