Кристофер Раш - Завещание Шекспира

– У тебя проворные пальцы.

И когда я пришел в себя, она села на меня верхом, ее волосы заслонили сияние неба, ее лицо затмило солнце. Короткими безжалостными толчками она снова довела меня до упоения и, удовлетворенная, отяжелела, ее волосы стали влажными, а бедра – неподвижными под моими разведенными руками.

Солнце передвигалось по небу, как часы.

– Я подчинилась твоему желанью, – проговорила она с сонной улыбкой мне в плечо.

– А я твоему.

– Хочешь еще?

Нет, нет, я умер.

По крайней мере, до наступления ночи.

– Да, где хотенье, там и уменье.

– Энн Хэтэвэй все равно добьется своего.

Когда она поднялась, чтобы подобрать свою одежду, я заметил, что к ее влажному от пота боку прилип цветок жимолости и впечатался в него под весом наших тел. Я снял его, поцеловал то место, где остался отпечаток, вдохнул аромат цветка и спрятал его в своем колете, как напоминание о нашем свидании среди цветов, как благоуханный символ верности, в которой мы в тот момент поклялись друг другу. Я храню его до сих пор, хоть он давно увял, и аромат его исчез, как любовь, которую мы в тот день узнали и которая к нам уже никогда не вернется.

Так началось долгое лето 82-го года. Мы перемяли все цветы влажной тяжестью двух наших тел, а они подмигивали нашим свиданиям, нашептывали нам свои названия, пока наши головы подолгу лежали среди них. Они дразнили мое воображение: «розовый Джон», «багряная рана любви», «роса-любви-в-молоке». Энн была наездницей на мне в знойный полдень, а ночью мы заставляли нестись вскачь, расправить крылья и взлететь улитку. Мы подружились со сверчками и стали запанибрата с крапивой. Мы изучили все летние созвездия, пока Пегас не взлетел с полей и, как Колосс, не оседлал сентябрь.

– Ты меня любишь?

Она была чудом света. Я любил ее.

Но тем не менее.

– Уилл.

– Да, Энн?

– Скажи еще раз.

– Что?

– Что значит любить.

– Зачем?

– Ты так красиво говоришь.

– Вздыхать и плакать беспрестанно, всегда быть верным и на все готовым, быть созданным всецело из фантазий, из чувств волнующих и из желаний, вот так, как я для тебя.

– А я для тебя.

– Навек.

– Встретимся завтра?

Завтра, завтра, завтра.

Но в конце сентября кровавый стяг не появился между так часто раскрывавшихся ног Энн. Пришел октябрь, а его все не было. Я пытался не думать о маленьком непрошенном госте в ее животе, который преградил ему дверь. Неделя проносилась за неделей, как стремительный взмах крыльев, все быстрее, все темнее. Воскресенье, 11-е, воскресенье, 18-е, воскресенье, 25-е ноября.

Наконец Энн сказала:

– С рождественского поста и до Крещения нельзя оглашать предстоящие венчания, поэтому надо успеть до 2 декабря.

На следующее утро еще до завтрака я сказал отцу. Он глянул на меня через ненакрытый стол.

– Собрался сделать меня дедом? Давно пора. Полвека – долгий срок. Девка она хорошая, из приличной семьи.

Я кивнул. Какое мне дело до ее семьи? Отец усмехнулся, хоть перед ним не стояла кружка пива, в которую можно было бы фыркнуть, и не было Ричарда Хэтэвэя, чтобы с ним перемигнуться.

– Мы так и думали, что ты, там в Шоттери, не перчатки шьешь. И больше ни слова.

Потом он поднялся наверх, чтобы сообщить новость матери. Она вышла из комнаты и молча глядела на меня с лестницы. Я так и не узнал, что значил ее взгляд… То был не упрек. Скорее грусть, но не из-за меня, а из-за того, что такова жизнь. А отец принялся за обсуждение практической стороны. Он был в этом сведущ.

– Так. Святой Андрей у нас в последний день месяца. Сегодня 26-е. Завтра же мы поедем в Вустер и к концу месяца вас и окрутим. А если не выйдет, то первого декабря. Вот бы Ричард порадовался!

Двадцать седьмого ноября мы направились в Вустерский епископальный суд, чтобы получить от епископа Джона Витчифта особое разрешение на женитьбу. «Особое – да, но не первое и не последнее», – сказал отец. Стрэтфордский викарий Генри Хейкрофт женился после всего лишь одного объявления о предстоящей свадьбе вместо общепринятых трех, когда ему и его даме сильно понадобилось такое разрешение. Та дама была хорошо известна в Стрэтфорде под именем Беззаботная Эмм. Была ли она когда-то и вправду беззаботной, я не знаю, но теперь она была госпожой Хейкрофт, и у них была крепкая семья. И Энн Хэтэвэй тоже станет госпожой Шекспир.

Я отправился в Вустер вместе с отцом и двумя шоттерийскими фермерами, Фальком Санделлом и Джоном Ричардсоном, друзьями покойного Ричарда Хэтэвэя. Они заплатили поручительство в сорок фунтов [53] По тем временам огромная сумма денег. Например, зарплата школьного учителя составляла 15 фунтов в год. , чтобы освободить епископа от ответственности за судебные преследования, которые могли возникнуть вследствие нашей поспешной женитьбы. Самого епископа, который получил наши деньги, мы так и не увидели. Залог принял председатель суда – судебный помощник и писарь консисторского суда [54] Одним из типов дел, которыми ведал консисторский суд, были гражданские дела, касавшиеся брака. . Он запросил письменное объяснение причин, которые принудили нас к внезапному решению обвенчаться. И заявление от моих родителей, подписанное ими, подтверждающее, что не существует препятствий к бракосочетанию в виде уз кровного родства или предыдущих договоренностей.

Все это было очень непохоже на Овидия и ужасно неловко, хотя мне не стоило волноваться: старик судебный писарь был всего лишь мелким бумагомарателем, который не особо вчитывался в свои каракули. Но то, что он нацарапал, сделало свое дело. Нам разрешили объявить о предстоящей свадьбе, и было сделано лишь одно оглашение, в последний день ноября, вместо положенных трех. Со смешанным чувством отрешенности, неверия и недоумения я услышал, что две стороны, некий Уильям Шекспир из Стрэтфорда и Энн Хэтэвэй из Шоттери, скоро поженятся. Кто они были такие?

Первого декабря по старой шоттерийской дороге мы пошли в церковь Темпл Графтон, где служил викарием Джон Фрит. По пути мы встретили пастуха с Ред Хилла.

– Не советую вам там венчаться.

– Это почему же?

– Старина Фрит считается шатким в вопросах веры. Он ведь в списке!

– В каком таком списке?

– Правительственном, у него церковь старого стиля.

– Зато тихая и хорошая, – возразил отец. – Хорошо то, что она в отдалении. Нам и нужна тихая такая, благопристойная церемония. Не вижу в этом ничего плохого и во Фрите тоже.

– Поосторожней, Джон, – проворчал старый Генри. – Глаза и уши Уолсингема могут быть везде. Не стоит выбалтывать свои мнения каждому встречному.

Но пастух настаивал на своем.

– Уж поверьте, Фрит – старый растяпа и в птицах разбирается лучше, чем в Библии, – он здесь вроде птичьего доктора.