Андрей Ткачев - «Возвращение в Рай» и другие рассказы

Мировая война потому и названа мировой, что прямо или косвенно охватывает все континенты. Наш евразийский ум неплохо ориентируется в событиях, произошедших на европейском театре военных действий. То, что происходило в Африке, нам интересно в меньшей степени, а то, что случалось, скажем, в Океании или Меланезии, совсем не остается в памяти, поскольку прямо нас не касается.

Между тем в этих регионах Тихого океана происходили события чрезвычайно важные — если и не с точки зрения победы над Рейхом и его союзниками, то с точки зрения культурной и цивилизационной.

Меланезия. Не очень увлекаясь географией, я вряд ли заинтересовался бы этим районом Тихого океана, хотя время от времени приходилось слышать об островных государствах, составляющих его — Фиджи, Новой Гвинее, Соломоновых островах… Эти родинки на теле океана, населенные преимущественно чернокожим населением (отсюда общее название региона: на греческом означает Черные острова), стали во времена Второй мировой базами американских ВМС. Там размещалась техника и живая сила, туда было доставлено по морю и сброшено с воздуха огромное количество грузов. Тогда-то местные жители впервые увидели бутилированную воду, консервы, военную форму и прочие культурные атрибуты белого мира, о которых дотоле не подозревали. Новейший Робинзон, конечно, делился с новейшим Пятницей солдатским пайком, и вскоре туземцы открыли для себя не только вид новых предметов, но и их вкус.

Потом война закончилась. Улетели с островов «большие птицы», унося во чреве белых людей. Уплыли корабли, груженные техникой, дав последний гудок и оставив в воздухе запах дыма. Туземцы остались. Они помнили вкус шоколада и галет, кое-кто из них был одет в подаренный китель, кто-то пристрастился к курению «Lucky Strike», но не это главное. Главное — то, что они как один были уверены: белые люди — посланники богов или почивших предков. Подарки белых — это подарки духов. Белые владеют благами не по справедливости. По справедливости блага должны принадлежать островитянам. Появление белых с подарками можно повторить. Это появление следует вызвать при помощи культовых действий.

Вот нехитрый перечень идей, давших начало весьма оригинальному культу под названием «карго». Слово это переводится как «груз». Что же стали делать «несчастные люди-дикари»? Они стали вызывать транспортные суда и самолеты, копируя действия обслуживающего персонала причалов и взлетных полос. Кто из нас не видел, как некий человек машет флажками самолету, выруливающему на взлетную полосу? Вот эти-то действия и сочли за действия ритуальные, за некие обряды и таинства, жители Меланезии.

Дальше все было смешно и грустно одновременно. Аборигены стали делать из дерева, соломы и камыша максимально точные копии винтовок, раций, сигнальных флажков. С бутафорскими винтовками на плечах они ходили строем, имитируя смены караулов. В деревянные рации они отдавали команды. Из камыша строили подобие диспетчерских пунктов, где с умным видом глядели в самодельные карты и строили планы доставки грузов от духов на землю. Кое-где этот бред закончился быстро. Там, по всей видимости, люди были не то что бы умнее, но прагматичнее. Однако есть острова, где до сих пор с фанатичным упорством совершаются «разводы» и «вечерние поверки», где на построенных площадках ожидают вертолетов чернокожие люди с деревянными рациями в руках.

Вывод из этого явления очень прост. Перед нами люди, не имеющие малейшего понятия о подлинной сути происходящего и пытающиеся копировать чужую успешную деятельность одним лишь механическим повторением внешних приемов…

Смешно, нечего сказать. Однако — «над кем смеетесь? Над собою смеетесь». Повторять внешние приемы, не проникая в суть дела, — это врожденный недуг всего человечества.

Когда талантливейший Лев Толстой начал «двигаться умом» в гордых поисках истины, он стал одеваться в лапти и в рогожи и шел с мужиками на богомолье. Бил поклоны, как они, дул на пальцы, прежде чем перекреститься. Правда, при случае не отказывал себе в удовольствии сказать интеллигентному собеседнику: «Я — барин». Ну чем не культ карго? Оделся в мужика, чтобы мужицкую веру найти и тем сердце успокоить. Но с переменой одежды внутреннее содержание не меняется. Машет флажками папуас, а духи ящики с «пепси» не присылают.

Так мальчик Волька в известной советской экранизации «Хоттабыча» просит старика сделать телефон. Джинн телефон делает, только его поделка — лишь болванка, внешне похожая на таксофон, но соответствующего внутреннего устройства не имеющая и к сети не подключенная, и оттого — бесполезная. Вот тебе и культ карго. От него даже волшебник не застрахован, если волшебник в технике «ни бум-бум».

Вся наша игра в демократию — это культ карго. Мы верим в магию демократических процедур, не давая себе труда заглянуть за кулисы демократического театра. Мы верим в то, что избирательные процедуры сами собой обеспечивают изменение — не власти, нет, — жизни! — к лучшему. Хотя уже один лишь голый слух нам мог бы указать на тождество праха, «иже в урне погребальной», — и бюллетеня, «иже в урне избирательной».

Я не знаю, плакать мне или смеяться, когда звучат словосочетания типа «спикер парламента Киргизии». И дело не в киргизах. Мы сами недалеко от них ушли. Все эти «заплаты из небеленой ткани», пришитые к нашим не столько ветхим, сколько особого покроя ризам, способны со временем лишь сделать дыру еще хуже. Баловство с игрой по чужим правилам — лучший способ для негодяя делать все, что он хочет, заручившись формальной поддержкой народных масс.

С точки зрения духовной, отдавать приказы в соломенный «мегафон» и совершать формальные демократические процедуры — одно и то же. Дикарь остается дикарем, со всем своим мировоззрением, со своими «мухами» в голове, хоть назови его вице-канцлером, хоть возведи его в приват-доценты. Вся наша сегодняшняя действительность, вернее, все убожество ее, заключается в обезьянничании, в копировании внешних форм без приобщения к творчеству, эти формы породившему.

Иной демократ готов словесно громить оппонентов и бороться за идеалы демократии, но спать на соломе и жевать сухой хлеб, как тот патриций, — не готов. И сына родного за измену жене убить не готов — не только собственной рукой, но и чужой. Пить одну воду и укрываться тощим плащом поборник идеалов Рима не захочет, хоть ты застрели его. Зато приобщиться к славе Рима — очень даже не прочь, для того и рвет глотку в словесной борьбе за демократические процедуры.

Все это — карго. Жалкое, смешное, уродливое карго. Ничего больше. Все демократы и либералы наши очень органично смотрелись бы в старых кителях с соломенными погонами. Который год они машут бамбуковыми флажками невидимому самолету, который вот-вот должен прилететь, неся на борту счастье. Но он так и не летит, а время уходит, рождая сомнение во всесилии парламентских пассов руками.