Павел Антипов - Верхом на звезде

Дед умер, когда папе было 23. Тут и начались все папины несчастья. То есть это опять можно назвать справедливостью, если ты одну половину жизни как сыр в масле катался, то вторую, будь любезен, проведи в говне.

А всё из-за квартир, которых вокруг папы было неприлично много. Его сестра с мужем и сыном жили на камвольном. Брат с женой и дочерью – лицезрели в окно трубу. Папина мать, ещё не старая пятидесятилетняя женщина, тоже решила обзавестись семьёй и вышла за престарелого гэбэшника в надежде на то, что он быстро откинет копыта и ей достанется квартира на проспекте. В итоге папа оставался владельцем привокзальных хором, устраивал там богемную жизнь и прочее. Естественно, дядя Вова захотел переселиться с «края города» обратно в центр. Не буду вдаваться в подробности, но моего отца всё же уговорили переехать на Гая.

В принципе, папин образ жизни от этого ничуть не меняется. Друзья начинают ходить к нему и «на край города». Один из них знакомит отца с мамой…

И ещё пару слов о крае. Папа очень любит рассказывать, не то что бы сильно жалея, но как бы бравируя передо мной, о временах, когда он выходил из дому, садился на электричку и через 20 минут был на даче в Ждановичах (дачу ту снесли, когда строили Минское море или Дрозды). Или о том, что вот он просыпался и думал: а не поехать ли сегодня в Гродно? И опять-таки выходил и сразу садился в автобус до Гродно. А теперь вот живёт вдали от вокзала, с низкими потолками.

Но тут же классно, думаю я, всего-то 20 минут ходьбы до Немиги и 45 – до вокзала. Какой уж тут край, если подумать, что есть Малиновка, Сухарево или даже шабанывымоишабаны.

Пока я всё это пишу, наступил март, и картинка за окном изменилась. Осталось дерево, но снег уже не лежит на ветках. На городской площади четыре флагштока: один пустой, на трёх других флаги Латвии, Евросоюза и города Вентспилс. За флагштоками спиной ко мне стоит гранитный Фабрициус и смотрит на зелёный дом времён Российской империи. Из труб дома идёт жиденький чёрный дымок – в старом городе обогреваются каминами. Сразу за домом на фоне синего неба видны два жёлтых портовых крана.

Латвийское министерство культуры оплатило мне комнату в вентспилсском доме писателей. Я пообещал, что буду дописывать роман. И я его дописываю.

В тот год поступали Шурик, Лёха, Женька и Костя.

Андрей перешёл в последний класс, Вадим учился в техникуме лёгкой промышленности. Нам он говорил, что будет модельером обуви, но как-то это не вязалось с теми тапочками, которые он иногда показывал. Я без удовольствия ходил в нархоз, из меня обещали сделать финансиста. Дуба был в армии.

Костя отыскал только открывшийся факультет при БГУ. Про него ещё мало кто знал, и Костя с большой ревностью относился к тому, что Лёха пошёл с ним на консультации. Лёхину душу грело, что он, один из худших учеников в классе (если судить по оценкам), взял сразу такую высокую планку – БГУ. Он рассказывал, когда учителя узнавали, что он будет поступать в БГУ, одни злились, другие посмеивались. И те, и другие полагали, что Лёха издевается.

Женька хотел ко мне в нархоз.

Сейчас, с десятилетнего расстояния, я вижу, что никто из нас не будет заниматься тем, на что учился. Никто. Кроме, разумеется, Шурика.

Он будто бы сразу знал, что станет музыкантом. Мы тоже были уверены, что будем музыкантами, но почему-то не шли в музучилище. Шурик поступал уже второй раз. То есть, по моему мнению, потерял год! Меня пугали эти «потерянные годы». Я был готов учить всё что угодно, лишь бы не работать в парикмахерской.

Зато Шурику повезло с Маевским. Тот вёл музыкальный кружок во Дворце пионеров на Комсомольском озере. Кружок никто не посещал, и Маевский ходил по окрестным школам, пытаясь завлечь старшеклассников, которым вообще-то было не до музыки. Среди старшеклассников ему подходил только Шурик, и они, в конце концов, нашли друг друга. Шурик привёл за собой нас, и мы часто репетировали во дворце.

Кружки были не в лучшем состоянии. Мне казалось, что мы были единственными «пионерами» в этом огромном пустом доме у озера. Видимо, чтоб хоть как-то окупить дворец, администрация еженедельно в ночь с пятницы на субботу сдавала первый этаж здания под книжную ярмарку. Туда мы тоже часто наведывались, за справочниками абитуриента или сборниками диктантов, которые мы уменьшали на ксероксе.

В кружке Маевского была старая ударная установка с порванными пластиками, гитара и бас-гитара без струн, примочки «Лель», старый усилитель, включавшийся через раз, микшерский пульт с оторванными регуляторами, был там довольно сносный саксофон. Была ещё гордость кружка, да я подозреваю, что и всего Дворца пионеров – новенький синтезатор «Korg», модель «Trinity». Цвет серебристый, клавиши точь-в-точь как на фортепиано, и даже при нажатии кажется, что там внутри не контакт соединяется с контактом, а молоточек ударяет по струне.

Лёхе без слуха мы определили роль басиста. Вне себя от радости, он раздобыл у мамы деньги на струны, купил также и пластики на барабаны. Мама его, в свою очередь, тоже была рада, потому что видела – деньги пойдут не на пиво (хотя часть из них мы, конечно, пропили). Вадима, который окончил в детстве три класса по баяну, посадили за барабаны. На роль гитариста претендовал только один человек, хотя часто подыгрывали и мы с Женькой.

Маевский обычно сидел за синтезатором, изредка наигрывая разнообразные джазовые линии, которые казались нам однообразными. Было ему под тридцать, а его занятие родилось из заикания. В детстве врачи прописали ему дыхательную гимнастику, а также посоветовали заниматься каким-нибудь духовым инструментом. Маевский пошёл в музыкальную школу, которую закончил по классу саксофона. После поступил в музыкальное училище имени Глинки. Окончив его, Маевский помыкался по разным бандам, пока наконец не осел в оркестре милиции, где ему выдали парадную форму, и он дудел в свой саксофон на разных Днях города и других мероприятиях, которые призваны были поднять авторитет милиции у населения. Мероприятий таких было немного, а оплата была сдельной, потому Маевский, чтобы прокормить семью, решил взяться за кружок во Дворце пионеров.

Благодаря этому Шурик получил место, где мог безболезненно прогуливать школу, учиться играть на саксофоне, синтезаторе и брать уроки сольфеджио. Кроме того, Маевский, заикаясь (гимнастика ему не сильно помогла), обещал познакомить Шурика с преподавателями училища, которые могли бы помочь с поступлением. Но так как знакомство не состоялось ни во время учёбы Шурика в 11-м классе, ни после – в тот год, когда он работал в парикмахерской, то, видимо, во всех неудачах нужно винить Маевского. Маевского и никого более.