Леонид Иванов - Леший

Пока пели свою любимую, самовар шуметь снова перестал, а только время от времени попискивал еще теплившимися в трубе угольками.

— Я у ворот стояла, когда он проежжал,

Миня в толпе народа он взглядом отыскал.

Миня в толпе наро-о-ода он взгля-адом отыскал.

Увидел мои слё-о-озы, главу на грудь склонил,

Он по-онял — моё се-ердце навеки он сгубил.

— Ой, девки, што-то мы совсем раскисли, — заговорила Ефросинья. — А давайте для веселья ишшо по стаканчику.

— Нет-нет, — запротестовала Аннушка. — У миня ишо коза недоена. Обряжаться надо.

— Дак эть выливать жалко, а так всё одно прокиснет.

— Вон Лёльке налей, она ишо не пила и сидит трезвёхонька.

— Нет, девки, я и с ягод-то совсем хмельная сижу. Ишо маленько посижу, да пора и домой собираться. Вон уж солнце-то как низко опустилось. Скоро и темнать начнёт. Как потом через поле идти?

— Гледи, ишшо сначильничает кто в сумерках-то, — хохотнула Аннушка, и товарки во весь голос рассмеялись.

— Да уж нас типерь снасильничают…

— Не забеременеть бы тольки…

Подружки вдоволь посмеялись, допили уже почти остывший чай и стали суетливо собираться по домам.

— Давай, Фросенька, помогу со стола убрать, — предложила Аннушка.

— Да иди уж, помошница. Што я сама три чашки не помою?

— Ну дак и пойдем в одну дверь, — предложила Лёлька. — Спасибо тибе, Фросинька за угощение, за пироги. И ты, Аннушка, детушкам-то будешь отписывать, дак от миня поклон передавай. Скажи, помнит баба Лёля, завсегда за сына родного привечала. Они с Коленькой-то до армии ой как дружили. Здоровья им крепкого. А коли надумают приехать, дак я всегда буду рада, ежели в гости зайдут.

И разошлись бабы по домам.

Каждая — к своему одиночеству.

Колёса мулили, гремя намотанными цепями, но трактор с места не двигался. Фёдор врубил блокиратор, но и от него толку не было.

Фёдор сдавал назад, упирался прицепом в огромный стог, который за что-то невидимое зацепился на самом берегу, на всём газу дёргал вперёд, но короткий трос не позволял разогнаться и тут же резким рывком останавливал машину. Движок натужно ревел, но всё было без толку.

Поди, уже в десятый, а то и больше раз Фёдор вылез из кабины, снова обошёл вокруг стога, который словно врос землю, будто стожар пустил корни у самой кромки воды. Ещё в самом начале мужик пытался его дёргать, то в одну сторону, то в другую, но тот нисколько не подавался.

Матерясь так зло и отборно, что заходящее солнце стыдливо прикрылось тучей, Фёдор опять сдал назад и сделал очередной рывок, но и эта попытка закончилась так же плачевно, как все предыдущие. Тракторист от злобы и бессилия колотил обоими кулаками по безвинному рулю и изо всех сил давил на педаль. Оба задних колеса с крупными протекторами легко крутились на скользком льду, выбивая цепями крупные прозрачные крошки. И вдруг трактор резко просел…

— Крындец! — подумал Фёдор и, цепляясь валенками за рычаги, выскочил наружу.

Колёса цепями протёрли не толстый осенний лёд и почти до половины просели в воду, уперевшись в песчаную отмель. Шлёпая прямо по разлившейся воде, Фёдор подошёл сзади, попытался вытянуть шкворень и отстегнуть натянутый трос, но прицеп оказался подо льдом. Не залезая в кабину, Фёдор дотянулся до рычага, гидравликой поднял прицепное устройство до упора, но и в таком положении трос оставался настолько натянутым, что не помог и молоток.

Оставив двигатель работающим, Фёдор, скользя моментально обледеневшими валенками, побежал в Неумоевку. На середине реки споткнулся за ветку тальника, ту самую, о которую накануне зацепился недотёпа Иван и свалился в воду, что ручной пожарной помпой наливали поверх льда мужики, намораживая зимник для вывозки сена из Зареки.

Но крепкий морозец постарался на совесть, поэтому сегодня было сухо. В очередной раз витиевато изматерившись, поминая недобрым словом Ивана, Степана и раскладывавших тальник баб, Фёдор поднялся и быстрым шагом отправился дальше. Чтобы не вморозить «беларус», надежда была только на Кольку Вересова. Лишь бы выдержал лёд его гусеничный трактор!

— Не кувырнись бы вчера перед обедом Иван в воду да не промокни, на таком-то морозе успели бы дотемна еще раза три пролить зимник, — размышлял на ходу Фёдор. — Тогда-то уж точно любую тяжесть выдержал бы. А так опаска имелась.

Когда уже подходил к Неумоевке, навстречу попался председатель. Расспросил и развернул лошадь:

— Падай в розвальни, поехали!

К Кольке Вересову подкатили, как на свадьбу, лихо и с гиканьем.

— Дак это, бог не выдаст, свинья не съест! — молодецки махнул рукой Колька и тряхнул кудрявой головой. — Ты, Тася, самовар ставь, мы, это, мигом!

Пускач завёлся с пол-оборота, а потом нехотя, откашливаясь сгустками чёрного дыма, начал набирать обороты двигатель.

Председатель уже поехал собирать мужиков, на случай, если придётся подсоблять лагами.

— На берегу все остановились, Колька с гусеницы спрыгнул на землю.

— Ты-то туда ездил, не трещал лёд? — спросил он Фёдора.

— Да нет! Я же две ездки сделал. Два стога приволок, а этот, едри его мать, на берегу за что-то зацепился. Я совсем немного со стороны и подъехал-то. Дерьгал, дерьгал, и ни в какую! Уж и в одну сторону, и в другую, а потом цепями-то лёд наскрось и протёр.

— Не ссы, Федька! Вытащим твой «беларус». Не на лёд, дак на ту сторону, на берег. Ну, поехали!

— Ты это, Николай, поаккуратнее! — напутствовал Иван Степанович. — Ежели што, прыгай.

— Фигня, Иван Степанович! Всё пучком будет! Мы это щщас, одним махом на тот берег! С ветерком!

— Дверку-то не закрывай! — крикнул вслед Степан, когда Колька уже полез на гусеницу.

— Да не бздите, мужики! поезжайте впереди, я следом.

Мужики уселись на розвальни, Иван Степанович взял в руки вожжи:

— Но, Серко! Трогай, давай!

На душе у всех было очень тревожно. Если Колька отгонял страх показной бравадой и шутками, то Иван Степанович, да и мужики хорошо понимали, что для гусеничного трактора лёд еще тонковат.

— Ну и что, что намораживали зимник, укладывая тальник, — раздумывал председатель. — Вот если бы еще снегу набросать, борта бы им по краям сделать, тогда бы точно зимник был крепкий. Лонись-то вон без опаски ездили, а ноне с погодой не поладилось. Заждались зимы, скотина всё сено на этом берегу прибрала. Знатьё бы, дак на лошадях возить начали, а всё на морозы надеялись.

Лошадь смело шла по льду на другой берег к провалившемуся колёснику.

— Ежели бы что, конь — он животная осторожная, — думал Иван Степанович, полностью полагаясь на чутьё лошади. — Ежели трещина где, заартачится, рыпаться начнёт. И река-то всего ничего, метров двести, да только глубоко на стремнине. Раньше-то пароходы ходили, пока молевым сплавом всё не загадили. Теперь и на моторке с опаской надо, потому как в топляк запросто бортом уткнуться можно и опрокинуться. Вот сколько тут на реке мужиков-то утопло. Правда, больше всё по пьяни.