Деб Калетти - Отдаю свое сердце миру

– Я как Швейцария – нейтральна, – отшучивается Аннабель.

Она вслушивается в звуки их сна: шорох простыней, шуршание спального мешка, в котором предпочитает спать Люк, расстегивая молнию, чтобы впустить прохладный воздух. Аннабель не может сомкнуть глаз. Ей нужно хорошо выспаться перед завтрашним пробегом до колонии Мартинсдейла, и к тому же этот день показался месяцем. Но она лежит с открытыми глазами, вслушиваясь в почти полную тишину. Странно, но ее тело расслаблено, а разум спокоен. Она слышит тихий шелест волн, набегающих на берег.

Беспокойство сродни движению по загруженной автостраде. Все время приходится следить за дорогой, лавировать в потоке, искать возможность вклиниться, испытывая терпение тех, кто вынужден тебя пропускать. Ты жмешь на газ, бьешь по тормозам, выискиваешь и оцениваешь опасность. Но здесь, в этом домике на колесах, нет ни трафика, ни автострады. Зато есть приятная компания и книги на полках. Здесь тихо и весело. Смех Доун Селесты звучит так, словно вода булькает в кастрюле, переливаясь через край. Каждый делает что хочет.

Как странно, думает она, что живут на свете люди, которые, возможно, не чувствуют этого бесконечного жужжания нервов и страха, ответственности и контроля. Без этого жужжания так тихо и спокойно. Может, и ей попробовать сделать выбор по душе? Может, у нее получится бросить свою тяжкую ношу ответственности за чувства других? Доктор Манн предлагала подумать об этом, но тогда это звучало как сумасшедшая, недостижимая цель.

Она закрывает глаза, всего на миг представляет себе, что отпускает это. Возвращает тяжелый груз проблем тем, кому он принадлежит. И, когда это происходит, она испытывает такое умиротворение, будто у нее на лбу лежит чья-то прохладная утешающая рука. Она в безопасности, с ней все в порядке, и буря где-то далеко, но не здесь.

Человеческое сердце перегоняет кровь через шестьдесят тысяч миль кровеносных сосудов.

За один день кровь пробегает в общей сложности двенадцать тысяч миль.

Каждый день сердце вырабатывает достаточно энергии, чтобы проехать на машине двадцать миль. Энергии, выработанной в течение всей жизни, хватило бы на полет до Луны и обратно.

Бег на две тысячи семьсот миль не вылечит разбитое сердце.

– Что ты пытаешься запомнить? – спрашивает Люк Мессенджер.

Он встает рано, вместе с ней. Придуманный Доун Селестой способ стирки и быстрой сушки одежды – складывая ее между двумя полотенцами и прессуя ногами, как давят виноград, – сработал на ура, и теперь Аннабель снова в своих коротких штанишках и сетчатой майке, а Люк испытывает в деле шелковые баскетбольные шорты. Он пытается бежать рядом с ней по сухому пустынному шоссе номер 12. Она догадывается, что он будет ее тормозить и ни за что не пробежит целых шестнадцать миль. Но на родине Доун Селесты каждый делает то, что хочет, и это означает, что он волен бежать, а Аннабель может бросить его в любой момент, когда сочтет нужным.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты держишь руку вот так. – Он демонстрирует, загибая по очереди пальцы, как будто считает до четырех. – Я иногда так делаю, чтобы не забыть, что надо купить в магазине.

Подловил.

– Ты тоже так делаешь? – Она хохочет. – Я пыталась запомнить кое-что из прочитанного, что не успела сохранить или записать.

– Что именно?

– Да ну, ты будешь смеяться.

– И не подумаю.

– Просто некоторые факты о сердце.

– О сердце как о душе или человеческом органе?

– И то и другое. Просто оно… живет внутри нас, а мы никогда об этом не задумываемся. Но если задуматься, понимаешь, какой это важный орган. Уму непостижимо, насколько мы зависим от этой мышцы размером с кулак.

Она сама не знает, с чего вдруг ее так прорвало. Наверное, потому что ее пробежки такие одинокие. В обычные дни она слышит только свой голос и голос Лоретты.

– Да, – произносит он. – Круто. – Он говорит серьезно, она в этом уверена. Похоже, он хочет еще что-то сказать, но не может. Дорога ровная, но он уже задыхается, как будто поднимается в гору. Смешной он все-таки в этих шортах – наверное, самый нелепый первый номер за всю историю баскетбола.

– Не знаю. Думаю, это то, что я хотела бы изучать, если будет такая возможность.

– Ух, – вырывается у него.

– Ты в порядке?

Лицо у него багровое. Он держится за сердце и вскоре останавливается, с трудом переводя дух. Он машет рукой, давая знак, чтобы дальше она бежала без него.

– Я умираю, – пищит он. – Не знаю, как ты это делаешь. У меня в груди все горит. Колики везде, где только может колоть.

– У тебя голос как у пони, если бы пони могли говорить.

– Ой, горю.

– Давай наперегонки!

– Жестоко. Ты садистка. – Он остается все дальше и дальше позади.

– Эй, ты прошел полмили, – бросает она через плечо.

Он сгибается пополам. Опять машет ей рукой, призывая продолжать путь без него. Хотя и в футболке с вдохновляющим логотипом Национальных парков Джона Мьюира, он выглядит побежденным.

Аннабель совестно оставлять его одного. Но она все еще пребывает в краях Доун Селесты, где каждый решает сам за себя.

Что будет, если она отбросит сразу все – не только мелкие угрызения совести и обязательства, но и замахнется на самые серьезные вызовы? Она вспоминает беседу с доктором Манн, которая задает тот же вопрос. Руки доктора Манн сложены на коленях, и она спокойно ждет ответа, как и умиротворяющий горный пейзаж на картине у нее за спиной. « Если ты отпустишь вину, что почувствуешь тогда?»

Пока Аннабель бежит по шоссе 12, вдоль растянувшихся на долгие мили заборов ранчо и мелькающих кое-где коровников и ферм, она включает воображение, пытаясь найти ответ на этот вопрос.

Она отбрасывает тот факт, что все произошло по ее вине. Вместо этого говорит себе: это вина Хищника, и только Хищника.

Это равносильно попытке убедить себя в любой ереси: что Солнце вращается вокруг Земли; что люди умеют летать; что в мире нет насилия и жестокости. И все же – допустим, это удается. Отпускаем чувство вины, и что приходит вместо него?

Горе. Невыразимое, сокрушительное горе.

И не только. Что там еще? « Подойди поближе и посмотри» , – говорит она себе.

О боже: ярость. Неконтролируемая, взрывная ярость.

Господи.

Она не знает, достаточно ли сильна для этого. Чувство вины и стыд – уже знакомая территория по сравнению с глубиной скорби и широтой гнева. Стыд давно сидит в ее сердце мерзким едким комком. Но горе и ярость, которые придут на смену стыду, могут испепелить ее, как вчерашние молнии, гонявшие по равнине в поисках одиноко стоящей жертвы.

Похоже, она приближается к цели, потому что вдали виднеются ряды ветряных мельниц, тихо и деловито размахивающих белыми крыльями. Ничего себе, сколько их! Она пытается сосчитать. Восемнадцать, двадцать? Теперь она замечает дорожный знак «ОКРУГ УИТЛЕНД».