Ирвин Уэлш - Эйсид-хаус [сборник litres]

– Да уж…

– Извини, что втянул тебя в эту разборку, Джок, но стоило тебе прослышать, что мы там с Уитвортом хотим замутить, тебе тоже приспичило вписаться. Как репей пристал, право слово. Хочу, мол, тоже поучаствовать, мы же друзья и все такое. Прилепился, как чертова тень, ага. Я пытался сделать так, чтобы ты уловил эти вибрации херовы, но до тебя не доходило: давай, мол, вместе замутим, и все тут, – мы же друзья, Джок, партнеры.

Мы приехали ко мне домой. Моя пустынная квартира, приняв двух людей, казалась еще пустыннее. Я сел на кровать, Гэри сел в кресло напротив. Я включил радио. Она забрала свое барахло и смоталась несколько месяцев тому назад, но здесь по-прежнему оставались следы ее присутствия; перчатка, шарф, постер, присобаченный ею к стене, эти русские куклы из Ковент-Гардена. Стоило мне перенервничать, и значение этих предметов казалось преувеличенным, угрожающим. Сейчас они выглядели всеподавляющими. Гэри и я сидели, пили неразбавленную водку и ждали новостей.

Вскоре Гэри поднялся и пошел отлить. Вернулся он с обрезом. Он снова сел обратно в кресло напротив меня. Его пальцы выстукивали марш по узкому стволу. Когда он заговорил, его голос казался странным, отстраненным и бесплотным.

– Ты видел его лицо, Джок?

– Это, блядь, не смешно, Гэл, ты, мудило тупой! – прошипел я, и гнев наконец прорвался сквозь мой одуряющий страх.

– Да, но его лицо, Джок. Это чертово льстивое гнусное лицо. Джок, люди и вправду меняются, когда наставляешь на них ствол.

Он глядел прямо мне в глаза. Теперь обрез был направлен на меня.

– Гэл… харе́ выебываться, мужик, хватит…

Я не мог дышать, я чувствовал, как дрожат мои кости; от ступней до макушки все мое тело содрогалось в вибрирующем, болезненном ритме.

– Да, – протянул он. – Люди меняются, когда наставляешь на них ствол.

Оружие по-прежнему смотрело на меня. Он перезарядил его, когда ходил отлить. Точняк.

– Я слышал, ты довольно часто навещал мою жену, когда я сидел, приятель, – ласково сказал он.

Я пытался сказать что-то, хотел объяснить, оправдаться, но голос застрял у меня в глотке, когда его палец напрягся на спусковом крючке.

Меня бесило все и вся. Я не хотел видеть людей вокруг. Такая неприязнь отражала не какую-то сильную подавляющую тревогу, а просто зрелое признание моей собственной психологической ранимости и отсутствия качеств, необходимых для поддержания с кем-то дружеских отношений. Разные мысли боролись за место под солнцем в моем перегруженном мозгу, а я отчаянно старался придать им какой-нибудь порядок, могущий послужить стимулом для моей вялой и апатичной жизни.

Для других Амстердам был волшебным местом. Жаркое лето; молодые люди, наслаждающиеся достопримечательностями города – олицетворения индивидуальной свободы. Для меня же он был скучной чередой размытых теней. Яркий солнечный свет раздражал меня, и я редко выбирался из дома до наступления темноты. Днем я смотрел по телевизору программы на английском и голландском и курил много марихуаны. Рэб оказался далеко не гостеприимным хозяином. Абсолютно не чувствуя своей нелепости, он сообщил мне, что в Амстердаме известен под именем Робби.

Отвращение ко мне Рэба / Робби словно вспыхивало ярким пламенем за маской его лица, выкачивая кислород из маленькой гостиной, где я устроил себе лежбище. Я замечал, как мышцы его скул дергались в едва сдерживаемой ярости, когда он приходил домой, грязный, мрачный и усталый от тяжелой физической работы, – и находил меня, размякшего перед ящиком с привычным косяком в руке.

Я был обузой. Я провел здесь всего четырнадцать дней, будучи три недели на чистяке. Физические симптомы отмены пошли на убыль. Если можешь продержаться месяц, у тебя есть шанс. Тем не менее я чувствовал, что пришло время подыскать свою квартиру. Моя дружба с Рэбом (теперь, разумеется, переименованным в Робби) не выжила бы на основе такой односторонней эксплуатации. А что еще хуже – мне было на все насрать.

Однажды вечером, недели через две после того, как я у него поселился, Рэб решил, что с него достаточно.

– Когда уже соберешься искать работу, мужик? – спросил он с явно напускным безразличием в голосе.

– Я ищу, приятель. Вчера прошвырнулся по городу, попробовал нарыть кое-какие мазы, понимаешь? – Неприкрытая ложь, выданная с изобретательной искренностью.

Так мы и жили – наигранная цивилизованность с подтекстом обоюдного антагонизма.

Я сел на 17-й трамвай, шедший в центр из депрессивного квартальчика Рэба / Робби в западном секторе. Ничего и никогда не происходит в таких местах, как наше; район назывался Слотерварт. Везде панельные стены и бетон. Один бар, один супермаркет, один китайский ресторан. Повсюду то же самое. Необходим центр города, чтобы уловить дух места. А так – будто снова вернулся в Уэстер-Хейлс [2] Уэстер-Хейлс – юго-западный район Эдинбурга. или Кингсмид-Истейт, в одно из тех мест, от которых я и смотался сюда. Только убежать мне не удалось. Один мусорный бак в трущобах в стороне от action strasser ничем не отличается от множества других, и не важно, в каком городе он находится.

В своем нынешнем душевном состоянии я ненавидел любое общение с людьми. И Амстердам – скверное место в такой ситуации. Только я вышел с вокзала на Дамрак, и тут же ко мне пристали. Я ошибся, начав озираться по сторонам в попытках сориентироваться.

– Француз? Американец? Англичанин? – спросил меня парень арабского вида.

– Отъебись, – прошипел я.

Даже скрывшись в английском книжном магазине, я продолжал слышать голос парня, перечислявшего наркоту в ассортименте:

– Гашиш, героин, кокаин, экстази…

Я думал расслабиться, глядя на корешки, но тут же пришлось бороться с серьезной дилеммой: не спереть ли книжку? Решив этого не делать, я вышел, опасаясь, что желание станет нестерпимым. Довольный собой, двинул через площадь Дам вглубь квартала красных фонарей. Холодные сумерки сгустились над городом. Я прогуливался, наслаждаясь подступающей темнотой. На уводящей вбок от канала улочке, рядом с тем местом, где в окнах сидят шлюхи, мне навстречу с угрожающей скоростью шагал мужчина. Я тут же решил схватить его за шею и задушить на месте, если он попытается завести со мной разговор. С этим кровожадным намерением я сфокусировал взгляд на его адамовом яблоке, и мое лицо исказила презрительная усмешка, когда я увидел, что его холодные глаза насекомого медленно наполнились страхом от дурного предчувствия.

– Час… который… не подскажете? – боязливо спросил он.

Я мотнул головой, решительно шагая мимо, и ему пришлось выгнуться всем телом, чтобы не столкнуться со мной и не свалиться на мостовую. На Варместраат уже было не так легко. Молодая шпана затевала уличные драки; фаны «Аякса» и «Зальцбурга». Кубок УЕФА. Да. Я не мог вынести суеты и криков. Шум и движение нервировали меня больше, чем сама угроза насилия. Следуя линии наименьшего сопротивления, я свернул на боковую улочку и зашел в полутемный бар.