Летиция Коломбани - Женщины Парижа [litres]

Когда занятие кончалось, Бинта очень часто продолжала танцевать. Стоя напротив зеркала, она показывала Сумейе, как танцуют женщины в Гвинее. От нее исходили мощная энергия, призыв и сила. Танец она завершала, обливаясь потом, почти задыхаясь. И маленькая девочка ей аплодировала.

«Однажды мы туда обязательно вернемся, – говорила Бинта. – И Сумейя сможет танцевать, как все мы».

Солен привыкла к этим женщинам, к их грубоватым манерам, к их молчанию, к их особой форме благодарности. Они далеко не всегда использовали слова. Зато у них были взгляды, улыбки, чашки чая, подаренные легинсы и футболки. Иногда у них и вовсе ничего не было, но это не имело никакого значения. Благодарности Солен как раз и не ждала. Не за этим она сюда явилась. Леонар как-то признался ей, что за десять лет своего волонтерства он всего три раза получил в письмах слово «спасибо». Не так уж много, если учесть, сколько писем он успел написать. Но не это было главным. Он ощущал себя полезным, а это не имело цены. Каждое его письмо было очень важным для тех, кому оно приходило. Как, например, для той женщины, которой удалось воссоединиться со своей биологической матерью, которую она искала годами. Они тогда вместе пришли к нему, чтобы выразить свою благодарность. До сих пор Леонар говорил об этом с искренним волнением. Им наверняка пришлось экономить, чтобы подарить ему коробку конфет, совсем дешевых, но вкуснее он ничего не ел.

Не только Солен успела за это время привыкнуть к жительницам приюта, но и они к ней привыкли тоже. Большинство, во всяком случае. Даже вязальщица стала первой ее приветствовать, когда Солен приходила на дежурство. Речь не шла о каких-то чрезмерных излияниях, но кивок головы ясно давал понять Солен, что хотели ей сказать: ты здесь, я тебя вижу . Они с вязальщицей никогда не возвращались к разговору о тех пинетках, это само собой. Вивьен почти не разговаривала. Это была молчунья от природы. В другой жизни, возможно, ей подошла бы роль монахини. Можно было подумать, что она выбрала приют своим пристанищем, чтобы уйти из мира. Ничто не выводило ее из состояния спокойного созерцания: ни крики Синтии, ни зажигательные ритмы зумбы. Провались сам Париж в тартарары, это ничуть бы ее не обеспокоило. Она так и продолжала бы вязать возле своей кадки с растением, невозмутимая и отрешенная.

Но так было не всегда. Когда-то Вивьен играла активную роль в спектакле жизни. Она была замужем, имела двоих детей и жила в процветающем парижском пригороде. Муж ее был зубным врачом, а она занималась всеми его секретарскими делами. Синяки – что ж, она научилась их маскировать, так чтобы они не бросались в глаза клиентам. Вивьен тоже была своего рода беженкой, вроде Цветаны. У нее была своя война, и для этого ей вовсе не обязательно было жить в Сербии. Эта война продлилась больше двадцати лет на прекрасной вилле, окруженной зарослями розовых кустов. Враг ее был всегда безупречно одет, и у него были черты лица ее мужа. А вот полем битвы стало ее тело, несчастное, истерзанное тело, с которым безобразно обращались и били на протяжении целого дня. Били практически во все места. Кулаками, ногами, горячим утюгом, ботинками, ремнем. И даже ножом, после чего она и решилась уйти. Не вмешайся тогда соседи, муж бы ее убил.

От этого мрачного дня у Вивьен осталась легкая хромота и шрам на щеке, вроде «вечной» улыбки Джокера, улыбки «наизнанку».

Муж ее был арестован и приговорен судом к пяти годам тюрьмы, в том числе к одному году условно.

Пять лет за жизнь женщины – не слишком ли дешево, думала Солен. Каждые два-три дня от ударов собственного супруга умирает одна женщина, и это в стране, которая считает себя цивилизованной! До какого же времени это будет продолжаться? Даже в животном мире нет подобного явления, жестокого обращения самцов с самками там попросту не существует. Откуда же в людях взялась эта потребность сломить, уничтожить себе подобного? А кроме того, еще есть дети. О них не говорят вообще, во всяком случае, очень редко. Побочный эффект супружеского насилия. Десятки умирают каждый год одновременно с матерями, убитыми их собственными отцами.

Днями руки Вивьен всегда были заняты, и ей некогда было думать. Но вот ночами проклятые демоны просыпались, возникали из мрака. Вивьен часто думала, что будет, когда муж за ней придет. И утром просыпалась в холодном поту, дрожащая от ужаса, смертельно напуганная.

Несколько лет назад прямо здесь, во Дворце, случилась подобная трагедия. Бывший супруг напал на одну из обитательниц приюта. И хотя двери обычно никогда не открывали незнакомцам, ему все-таки удалось пробраться внутрь с оружием. Он взбежал по лестнице, размахивая ружьем и угрожая застывшим от ужаса жильцам и сотрудникам. В конце концов ему удалось найти бывшую жену в комнате подруги. Увидев ее, он тут же прицелился и выстрелил в упор. Событие это, впрочем, попало на страницы лишь одной из местных газет.

Ровно через три дня состоялось почти такое же убийство, правда, в другом регионе Франции. И подобные зверства происходят каждую неделю, каждый месяц, иными словами, круглый год.

Вивьен никому не рассказала, что нашла пристанище во Дворце женщины. Уходя, она все оставила позади: свой образ жизни, дом, друзей. Дети ее уже выросли, она виделась с ними крайне редко. Она так и не осмелилась им признаться, что скрывается в приюте. Не хотела, чтобы они ее стыдились. Она предпочла сказать, что выбрала для себя дом престарелых. Вивьен регулярно посылала им вязаные вещички, таким образом давая понять, что любит их и думает о них. Она словно говорила ими: Я люблю вас. Я никогда вас не забывала .

И так ли уж важно, что она променяла прекрасный загородный дом на комнатку в двенадцать квадратных метров? По крайней мере, здесь она была в безопасности. Вивьен вряд ли могла претендовать на что-то лучшее: она трудилась всю жизнь, не будучи официально трудоустроенной. Эта реальность, крайне несправедливая по отношению к ней, носила название «взаимное сотрудничество». Афера чистой воды. Так что на деле Вивьен ни на что не имела права – ни на пособие по безработице, ни на пенсию, словно всю жизнь провела в праздности. Двадцать лет работы, стертые с бумаги ластиком.

А ведь она пыталась найти работу, но в пятьдесят семь об этом нечего было и мечтать. Тогда Вивьен начала вязать, вязать днями напролет. Из своей секретарской практики она усвоила пунктуальность и четкое расписание обязанностей. Она продавала на улице свои работы по будням с десяти до шести, а по субботам до семи часов вечера. Ни в воскресенья, ни в праздничные дни она этого не делала. Утром она готовилась к уличной торговле, словно собиралась в офис на директорское место. Одежда ее всегда была безупречна, с иголочки. Она никогда не просила милостыню, это было совсем не в ее духе. Она продавала то, что успела связать.