Летиция Коломбани - Женщины Парижа [litres]

Сальма прервала ее размышления. Солен нисколько не виновата в этой трагедии, так же как и остальные женщины Дворца. Синтию погубил вовсе не шум в коридоре, вовсе не коляски африканских мамаш, вовсе не квартира-студия, которую она требовала на другом этаже, да так и не добилась. Убило ее то, что она никогда и ни от кого ни капельки, ничуточки не получила главного – любви. И эта пустота в ней с самого детства, это отсутствие любви никогда и ничем не смогло заполниться. Это была бездна, провал, который никто и ничто не могло забить собой, ни любовь к сыну, ни любая, самая твердая и жесткая материя на свете. Можно сменить комнату, можно переехать в другой округ, город или страну, но свое собственное душевное неблагополучие всегда будет с тобой, так сказала Сальма.

Отсутствие в ней любви, вот что убило Синтию.

Вот что было единственным виновником ее смерти.

В старом зале часовни приютские женщины собрались, чтобы почтить память Синтии. Друг за другом, по очереди, они все прочли молитвы за упокой ее души. Молитвы звучали на разных языках, каждая молилась, как умела, следуя своей религии.

Ночное бдение происходило в большом фойе, где поставили гроб с телом Синтии. Солен не решилась уйти на ночь домой и осталась вместе с обитательницами приюта и служащими. Она чувствовала, что ее место здесь, среди них. Зажгли поминальные свечи. На картонных тарелках разложили нехитрое угощение, всем раздали чашки с чаем. Иногда слышались песнопения, иногда раздавались импровизированные речи о покойной, кто-то даже принес гитару. Организовали сбор денег, разделив его на две части: одну – на похороны Синтии, другую – для ее сына. Пошли по рукам две коробки из-под обуви, и каждый клал туда, сколько мог и хотел. Бдение продлилось всю ночь. Это не было молчаливое и благопристойное строгое бдение, скорее оно было суетливым и взволнованным, бурным и хаотичным. Таким, какой была сама Синтия.

Всем хотелось говорить, обмениваться мнениями, просто даже думать о той, которая уже была не с ними, об этой бунтарке, об этой женщине «с содранной кожей», которая никого не любила, зато раздражала всех. Но, несмотря на все ее выходки, на всю ее чрезмерность, она все же была полноправным членом их сообщества. Маленькой их сестренкой, принесенной в жертву.

Самой шумной и сварливой, самой бурной, дерзкой, нетерпимой и несносной. И самой пропащей.

Солен покинула фойе ранним утром, полумертвая от усталости и печали. В сероватом отблеске зари Дворец неожиданно предстал перед ней совсем в другом свете. Он уже не был для нее цитаделью с крепкими надежными стенами, не был убежищем, не был спасительным судном, собиравшим на борту тех, кого отвергло общество. Это уже не был Ноев ковчег, это был просто корабль, давший течь. И одна из его пассажирок только что ушла на дно. Дворец стал ее могилой.

Никогда больше в фойе не раздастся крик Синтии. Постоянно находившаяся под угрозой изгнания, Синтия научилась вовремя покидать место преступления. «Не выгоняйте меня, я сейчас исчезну!» Для нее отныне больше не нужно никакого «исправления», никакого спасения, никакой надежды на новую жизнь, подумала Солен. Для нее теперь есть только смерть, которая одна подала ей руку, пригласив на свой танец где-то там, во мраке.

Целых три дня Солен не выходила из дома. Даже в булочную не спускалась. Не отвечала на встревоженные сообщения Леонара. Обычно они с ним встречались раз в месяц, и он отмечал ее дежурства. На этот раз Солен не просто не явилась на встречу, но даже не потрудилась ее отменить. Да и чего ради? У нее не было никакого желания вновь услышать делано-возбужденный голос Леонара, выносить его наигранный энтузиазм. Как они все ей надоели! Те, у кого все всегда прекрасно. Пусть продолжает сидеть в своем офисе-бардаке с глиняными динозаврами и детскими рисунками.

Она ведь по-настоящему совсем не знала Синтию; говорила с ней только однажды, в день их конфликта. А между тем смерть Синтии сразила ее наповал. Откуда столько отчаяния и горечи? Солен сама не могла этого понять.

И вдруг ее посетило неожиданное видение, явившееся ей с невообразимой ясностью. Тело Артюра Сен-Клера, распластанное на мраморных плитах Дворца правосудия.

Еще одна смерть на ее пути. Смерть обдуманная, добровольно выбранная, смерть тех, кому она не смогла помочь или не знала, как это сделать, уход Синтии отослал ее к смерти ее подзащитного, словно с силой пущенный немилосердной рукой бумеранг. Вторая смерть отослала ее к чувству бессилия, чувству вины, к бездне, готовой разверзнуться под ее ногами. Перед ней вновь замаячил призрак депрессии. Солен уже чувствовала на себе его ледяное дыхание и костлявые пальцы, готовые взять ее за горло.

Психиатр соврал. Волонтерство ничего ей не дало. Солен свалилась в ту же пропасть. Она-то думала, что дело идет на поправку, но как же она ошибалась!

Леонар позвонил ей снова. Не устояв перед его настойчивостью, Солен взяла трубку, заговорив глухим, убитым голосом. Она рассказала ему о смерти Синтии и о своем отчаянии. Эта трагедия положила конец всем ее надеждам. Солен сказала, что полностью разочаровалась в своей добровольческой миссии. И ей было очень горько убедиться в этом. Слова – просто слова, они ничего не могут изменить. Синтия оказалась права. Слова ничего не меняют в этом мире. И уж точно не слова Солен.

Нет, она не собирается продолжать свои дежурства во Дворце. Позвонит директрисе и объявит ей свое решение. У нее нет способностей на этом поприще. Она не знает, что ей делать со всеми этими несчастными женщинами, с их разбитыми жизнями, которые, соприкасаясь с ее собственной, только наносят ей непоправимый вред.

Да, она старалась отстаивать свою точку зрения, пробовала следовать советам Леонара. Дистанция – говорил он когда-то ей, вот ключевое слово. Ни в коем случае не пытаться взваливать на себя несчастья тех, кто будет к ней обращаться. Нужно уметь себя от этого защищать. Входя во Дворец, нужно надевать на себя панцирь и снимать его, только выйдя оттуда. Солен так не умеет. Душа у нее не такая, как у ракообразных. Ее панцирь слишком уязвим, он протекает.

Конечно, и у нее бывали свои победы, совсем крошечные победы, наполнявшие ее радостью. Так, жалкие песчинки, мгновенно сметенные смертью Синтии. Но встречные ветры оказались уж слишком сильны. В уютных с виду стенах большого фойе Дворца она чувствовала себя способной помочь этим женщинам, облегчить их положение, немного улучшить их жалкое состояние. Какая самонадеянность! Она оказалась всего лишь жалкой, бесполезной колибри с крошечным клювом, которая впустую занималась своей суетливой возней, пока в лесу бушевал пожар.