Василий Шукшин - Я пришёл дать вам волю. Любавины

– Садись, Ваня, – сказал Родионов и рукой показал на всю комнату. – Водку пьешь?

– Пью.

– А у меня нету. Не обессудь, – Родионов сел на диван, улыбнулся, как давеча, в райкоме, просто, несколько устало. – Вот так… Ну и где ж ты был? Ты воевал?

– Пришлось маленько. Здесь курят?

– Кури.

Некоторое время молчали. Иван закуривал. Родионов с интересом разглядывал его.

– У тебя дядя здесь? Даже два?

– Да.

– Ефим Емельяныч… Ничего, хитрый мужик.

Иван коротко глянул на Родионова и опустил голову – опять стал рассматривать спичечную коробку.

– Да-а… – сказал секретарь.

И опять повисла пауза.

Вошла Клавдия Николаевна, принесла чай. Расставила все на столе, присела было на диван, с любопытством и некоторой тревогой разглядывая Ивана.

– Мы сейчас поговорим здесь, – сказал ей Родионов. – Подсаживайся, Иван.

Клавдия Николаевна, не обидевшись, вышла.

Иван погасил о коробку окурок, поискал глазами пепельницу…

– Нету. Здесь дочь живет. На вот, в блюдце, – секретарь пододвинул Ивану блюдце, налил из чайника чай. Подал один стакан Ивану. – Держи.

Иван пил без сахара. Секретарь удивился, предложил класть сахар, Иван мотнул головой.

– Не люблю. Пить просто хочу, – пил, смотрел в стакан.

– Что-то мы никак разговориться не можем. А?

Иван пожал плечами.

– Расскажи о себе, что ли… Как жилось, где бывал, что видел?

– По-разному жилось, – неохотно ответил Иван.

– Ты все время в Москве жил?

– Нет. Жил одно время во Владимире, потом в Калуге, под Москвой тоже…

– Мгм. Женат?

– Был.

– А сейчас?

– Разошлись, – Иван посмотрел прямо в глаза секретарю, улыбнулся. – И в тюрьме сидел, между прочим.

Секретарь не удивился, только спросил:

– Много?

– Давали шесть, отсидел три.

Секретарь кивнул головой.

Иван почему-то обозлился.

– За драку сидел-то, – добавил он. – С поножовщиной.

Секретарь опять понимающе кивнул. Наверно, это его спокойствие и невозмутимость и разозлили Ивана. Секретарь как будто заранее знал все и расспрашивал только так, для порядка. И смотрел еще при этом спокойно и весело.

– Дети остались?

– Нет. Ну, что еще?… – в глазах Ивана почувствовалась некая решимость. – Не общественник, на собрания не хожу, не перевариваю болтунов, – он сам налил себе из чайника, подул на чай – хотел казаться спокойным, даже зачем-то оглядел комнату. Не вытерпел и еще добавил: – Вообще жизнь наша мне очень не нравится. Так что вот. Все?

– А что в жизни не нравится?

– Много… Болтовня, например. Воровства много, хамства тоже хватает… Жадности… В общем, хватает. А говорим, что все хорошо, – Иван посмотрел на секретаря. Тот задумчиво щелкал кривым прокуренным ногтем по краешку стакана. Долго молчал.

– В общем, разложил, – сказал он серьезно.

– Тут и раскладывать нечего – и так все видно.

– Ну, ладно, – устало сказал секретарь. – Хамства много, болтовни… – ему не хотелось об этом говорить. Не об этом хотелось говорить. – Ну и что?

– Ничего, все.

– Успокоился?

– Я и не волновался. Мне непонятно: к чему весь этот допрос?

– Поговорить хотел, – в голосе секретаря прозвучала нотка искренней обиды.

Иван молчал. Смотрел в стол.

– Я тебя с первого твоего дня знаю. Думал… Интересно же узнать.

Иван молчал.

– Пойдешь в райком работать?

Иван удивленно посмотрел на секретаря.

– Как это?

– На «Победе»… Начальство возить.

– Нет.

– Хм, – секретарь улыбнулся. – Не торопись, подумай. Жить у дяди пока будешь? У Любавина?

– Да.

– Он знает, что ты приехал?

– Нет. Нас сразу к… в райком повели.

– Сразу видно, что сидел: в райком повели. В райком не водят. В райком приглашают, вызывают, просят прийти, – секретарь объяснил это с каким-то дурашливым, веселым удовольствием. – И скажи, пожалуйста: чего ты сразу в бутылку полез? Не понравилось, что спросили, как жил? Не буду спрашивать, черт с тобой, раз ты такая барышня. Это раз. Во-вторых: ты что, все время такой мрачный?

– Все время.

– Не в мать, значит. Я тебе как-нибудь расскажу про мать. Хочешь?

Иван сразу не ответил:

– Не знаю… Вообще-то не хочу.

– Ладно. Значит, разговор у нас не вышел. Жалко, – секретарь поднялся.

Иван тоже встал. Ему не было ничего жалко.

– До завтра. Подумай насчет моего предложения.

Иван пожал протянутую руку секретаря, кивнул головой. И пошел к двери. И вышел не оглянувшись.

Секретарь сел, прикрыл глаза, положил на них пальцы, долго сидел так…

Иван шагал серединой улицы, думал об этой странной встрече. Он не понимал, что с ним произошло – почему наговорил резкостей секретарю. Почему в душе поднялось вдруг едкое чувство обиды? На кого, за что?

Ефим был дома, копался в завозне.

– Здравствуй…те, – негромко сказал Иван, останавливаясь на пороге завозни.

Ефим обернулся.

– Здорово.

Некоторое время стояли, смотрели друг на друга.

– Я Иван Любавин, – сказал Иван.

Ефим подслеповато прищурился, моргнул несколько раз… Высморкался прямо на пол завозни, сел на верстак, полез за кисетом. Сказал хрипловато:

– Ванька… Ничего себе!… Ты откуда?

– Из Москвы. По путевке.

– Как это? – не понял Ефим.

– Пошел, попросился, чтобы сюда направили. Надоело в городе, – Иван поставил чемодан, сел на него. Пальто положил на колени. Тоже стал закуривать. Ефим, прищурившись, изумленно смотрел на него.

– Так… Ну, и как же теперь? – спросил он.

– Что? – Иван вопросительно посмотрел на дядю.

– Ничего себе! – еще раз сказал тот. – Не ждал. Я думал, уж не увижу тебя. Думал, пропал где-нибудь.

– Нет.

– Что же не написал ни разу? Что жив-здоров… У тебя же родня тут.

– Та-а… чего писать? – Иван нахмурился, поднял с пола золотистую стружку, стал ее внимательно разглядывать.

– Семья есть?

– Нету. Я первое время у тебя поживу пока?

– Ну, а где же еще? Ты только… это… правильно все говоришь-то? Что по путевке, что посланный… Все по закону?

– Конечно.

– У нас одно время слух прошел, что будто ты в тюрьму угодил. Из райкома, что ли, в приют писали… Родионов сам, однако, посылал на розыски…

– Сидел. Три года.

– Вышел?

– Вышел.

– Да-а… Вот так встреча. Ну, пошли баню заказывать. А потом уж поговорим, – Ефим сморщился, вытер рукавом пиджака повлажневшие глаза, кашлянул. – Я уж и не чаял, что увижу тебя. Пошли в дом.

Пошли в дом.

В сенях им встретилась белолицая молоденькая баба, пышногрудая и глазастая. Уставилась на Ивана.

– Вот, Нюрка, – сказал Ефим, – это Иван наш, Егора нашего сын.

– Мамочки!… – Нюрка всплеснула руками.

Ефим засмеялся. Иван улыбнулся, перехватил из одной руки в другую чемодан, поздоровался с молодухой. Она покраснела и тоже улыбнулась.