Карен Рассел - Приют святой Люсии для девочек, воспитанных волками [сборник litres]

Оджи дотронулась языком до краешка его культи и стала облизывать ее.

– Да, ты ее чувствуешь, – произнесла она, и в ее глазах мелькнуло смутное удовлетворение.

Сотус застонал. Девушка облизала контур его утраченной ноги, и он это ощутил. Господи, он все почувствовал. Если бы Сотус смог облечь в слова бешеное биение сердца, то поведал бы ей, что именно он ощущал. Он бы поблагодарил Оджи за исцеление от болей. До того, как он стал припасать для нее таблетки, боль в несуществующей ноге порой приводила его в исступление. Она была какой-то бессмысленной, словно неудачная шутка его нервов. Теперь эта боль будет напоминать ему об Оджи.

– В твоем теле поселилась нечистая сила, – заявила она. – Как в доме.

– Можно сказать и так, – усмехнулся Сотус.

У девчонки забавная манера фантазировать.

– Сколько ты еще будешь отбывать наказание? – поинтересовался он.

К счастью, в его возрасте дрожь в голосе считается чем-то естественным и ее не замечают.

– Ой, я как раз собиралась тебе сказать, – отозвалась Оджи, вставая и приглаживая волосы. – Мисс Леви добилась, чтобы мне скостили срок. Скоро ты от меня избавишься, – сообщила она, пряча от Сотуса глаза. – И вообще мне пора идти. Ты подпишешь мой листок?

Сотус молча смотрел на бумажку, которой Оджи махала перед ним. Он внутренне напрягся, ожидая, что его призрачную ногу сведет судорога, но ничего такого не произошло. Если бы не комок в горле, Сотус сказал бы ей: «Девочка, не уходи. Я без тебя здесь пропаду. Я чувствую к тебе нечто большее, чем любовь. Ты как мост над темной водой. Связываешь меня с материком. И с жизнью».

Вместо этого он схватил Оджи за руку и в отчаянии произнес:

– Хочешь кушать? Девочки сейчас едят яйца? Могу поджарить тебе яичницу.

– Нет, спасибо, – поблагодарила она, высвобождая руку. – Нет, мне правда пора идти, а то автобус уедет без меня…

Его улыбка померкла. Оджи постучала по низу своего листка.

– Одну минутку, девочка, – прохрипел он, с трудом ворочая языком. Паника сковала его горло.

Сотус поднялся и заковылял в ванную. Прислонив костыль к двери, он оперся об унитаз без крышки, ощущая, как под ним плещутся механические волны. Раз, два… Ему было слышно, как девушка слоняется по каюте. Надо бы научить ее, как обкрадывать стариков. Ведь современная молодежь толком не умеет воровать. Сотус надеялся, что у нее не возникнет проблем с этой проклятой крышкой на баночке с димеролом. Три, четыре, шепотом считал он…

На противоположной стороне пристани один из скатов слишком близко подплыл к генератору волн, и его затянуло в крутящиеся лопасти винта. Сверкнув серебром, он исчез в них, как монета в прорези автомата. Насос генератора заискрил, застонал и в предсмертных муках выплюнул наружу стаю мелкой рыбешки. После чего генератор послал суденышкам свою последнюю мощную волну.

Нед Кауфман и его дружок столкнулись лбами, и старик взвыл уже от настоящей боли. Марию Подводную смыло за борт вместе со свечками. Когда в борт баржи ударила волна, Сотус сидел на корточках в ванной, приложив свое опухшее ухо к двери. Будь у него две ноги, он бы сохранил равновесие, а с одной просто вывалился из ванной на пол каюты.

Оджи с ругательствами опрокинулась на коробку с «левыми» ботинками. Украденные пилюли выпали у нее из рук и рассыпались по распростертому телу Сотуса, который отчаянно пытался встать на колени. Оджи испуганно смотрела на него, держа пустую баночку в руках.

– Я ничего не видел, – прохрипел он.

Собрав ближайшие таблетки в липкую ладонь, Сотус протянул их девушке.

– Я правда ни черта не видел…

– О, Господи, – вздохнула она и стала собирать свои вещи.

– Я знаю, что ты у меня таскала вещи! – закричал Сотус. – Но мне наплевать…

Оджи взялась за ручку двери, и Сотус понял, что она уходит.

– Девочка, – залепетал он. – Милая…

Даже в молодости Сотус не знал, как говорить с женщинами. А после переезда в коммуну и вовсе редко раскрывал рот, словно раковина, сомкнувшая створки. Но сейчас слова, как жемчужины, так и сыпались с его языка.

– Деточка, ты для меня, как солнышко. Как прилив, заполняющий пустоту.

В ответ Оджи сообщила:

– Я воровала ондатр.

Она продолжала крутить дверную ручку.

– Во время Великой депрессии.

Дверь распахнулась.

– Я их таскала прямо из капканов.

Каюту залил солнечный свет. Сотус вздохнул.

– Девочка, – произнес он низким гортанным тоном, чем-то похожим на брачное кваканье лягушки-быка. – Я тебя люблю.

Оджи застыла на пороге, потом медленно повернулась, вошла в каюту и встала над лежащим ничком Сотусом. Глаза ее сузились и заблестели.

– Ты меня любишь, папочка?

Это прозвучало как удар в солнечное сплетение. Сотус издал стон, похожий на рев морской коровы.

– Ты меня любишь? – повторила она безжалостно и равнодушно.

Сотус попытался ответить, но из горла вырвался лишь придушенный хрип. Из уголка рта потянулась тонкая струйка слюны.

– Ты любишь меня?

Голос ее стал жестче, и Сотус вдруг представил руку, вцепившуюся в вымя бессловесной коровы.

– Да!

– Ты в своем уме, папочка?

Оджи сердито покачала головой, словно Сотус совершил глупое, но непростительное преступление.

– Ты вообще соображаешь, что говоришь?

Она выгребла желтые пилюли из складок его пустой штанины и сунула их в карман. Затем сбежала по cходням, ни разу не оглянувшись.

Сотус снова упал навзничь. С его намокшей штанины натекла на ковер лужица. В спину ему впились жесткие пилюли. Теперь Сотусу незачем было вставать.

В конце концов он задремал, и ему приснился странный сон. Он лежал на спине, голый и еще не изувеченный, на бархатистом ковре из скатов. Их были сотни, и они скользили под ним, грациозно танцуя в теплой соленой воде. Концы плавников щекотали его морщинистую кожу, словно награждая ее страстными поцелуями. Они гладили его по бугристому позвоночнику, тощему заду, выемкам под коленками – всем тем забытым местам, к которым никто не притрагивался уже много лет. Но радости это Сотусу не приносило. Он лежал, затаив дыхание, снедаемый ужасными предчувствиями. Позвоночник был натянут, как серебряная проволока. Тело напряглось, ожидая удара острого хвоста. С соседнего судна за ним наблюдала Мария Подводная, и ее щеки горели искусственным румянцем сострадания.

Когда Сотус проснулся, была уже ночь. Он встал и подошел к борту, нервно всматриваясь в воду. Но было слишком темно, чтобы разглядеть, что там делается. Корнишон уже починил генератор, потому что спасательная шлюпка Зинаиды качалась на волнах. Сотус с трудом опустился в палубное кресло. На небе мигали звезды, словно выпили лишнего. На луну набегали большие лохматые тучи. Яркие планеты кололи светом старые глаза Сотуса. Фантомные боли вновь с необъяснимой яростью набросились на него. Он хотел проглотить пилюлю, но передумал. Доктор неохотно пополнял его запасы, а девчонка может вернуться. Сотус растер то место, где у него раньше была нога. Если Оджи по-настоящему прижмет, то она может прийти за новой порцией.