Михаил Любимов - Декамерон шпионов. Записки сладострастника

Я очнулся, Роза исчезла, в каюте одуряюще пахло горькой лавандой, дымом сожженного лавра и засохшими гелиотропами — в этот раз мы натирались маслом «Ночь перед Рождеством».

Уже наступило время наших интеллектуальных забав, и мы направились в музыкальный салон. На сегодняшний вечер на байку был брошен славный Орел, по этому поводу он надел на себя голубой блейзер с красной гвоздикой в лацкане и белые брюки (в Сызрани такой наряд произвел бы фурор!), его аккуратно прикрытая лысина светилась, как волшебная лампа Аладдина.

Осенний ветер, урча и погоняя обрывки газет и желтые листья, выпорхнул из-за угла улицы Горького на Тверской бульвар и насмешливо дунул в юбку Шахназ, только лишь затворившей дверцу своего бежевого «пежо». Роскошный агрегат и его не менее роскошная обладательница, словно магнитом, притянули к себе взоры всех бабушек и мам с чадами, расположившихся на скамейках бульвара.

Москва пятидесятых в чреве своем выглядела отнюдь не убого: оптимистично высились «Известия», переглядываясь со скульптурой на крыше здания с «Арменией». Барские особняки слабо сопротивлялись новой архитектуре и выглядели приживалами, Пушкин, еще на Тверском, навевал лирику, в «Елисеевском» торговали слабосоленой семгой и крабами, которые тогда не котировались у населения. По улице Горького редкой струйкой текли «Победы» и трофейные «опели», кособокие костюмы с накладными плечами и фронтовые шинели…

И тут бежевое «пежо» с элегантной турчанкой в белых, по локоть перчатках. И не просто элегантной, но и умопомрачительно красивой и без всякой чадры и прочих азиатских выкрутасов. Богачка, вкусившая Сорбонну по совету папы — бывшего премьера, чуть не ставшая феминисткой, если бы не брак с Кемалем Тюркменом, тогда заместителем министра иностранных дел, вскоре назначенным послом Турции в Москве.

Конечно, Москве ох как не хватало парижского лоска и раскрепощенности, однако Большой, Третьяковка, постоянные банкеты и — что немаловажно для эрудированной турчанки — эмансипированные нравы делали жизнь вхолодной столице вполне сносной, а порою даже великолепной. Вот и сейчас Шахназ добралась на грохочущем лифте до седьмого этажа, испытывая вполне приятные ощущения, ибо ей предстояло примерить платье у портнихи Марии Николаевны, великой русской искусницы, рекомендованной ей женой одного министра.

Искусница уже ожидала высокую гостью, лучась от счастья: в те славные времена к редким иностранцам относились трепетно и считали их друзьями первого в мире государства рабочих и крестьян. Растягивая наслаждение, Шахназ любовалась собой в зеркале, поворачивалась и разворачивалась, крутясь на каблуках, Мария Николаевна, словно Гойя, завершающий портрет короля Фердинанда, наносила мелом последние мазки на картину и манипулировала булавочками, радушно улыбаясь всем своим открытым русским лицом.

Лишь только дверь за прелестной турчанкой затворилась, лик портнихи мгновенно приобрел пинкертоновские черты, она подлетела к телефону и сдавленным голосом выдохнула: «Она уже вышла». Сей важный сигнал был принят человеком на втором этаже того же дома, который тут же помахал из форточки газетой, знак этот привел в боевую готовность молодого человека. Он уже минут пятнадцать, профессионально спустив колесо у «пежо», болтался неподалеку, разглядывая щебечущих актрис, выбегавших после репетиции из служебного входа театра, разжалованного сталинскими культуртрегерами из дегенеративного Камерного в «имени Пушкина». Молодой человек выделялся из народной массы беретом — признаком принадлежности к интеллектуальной среде — и белым, явно заграничным плащом, не говоря уже об исполненной дум физиономии с не спившимися чертами и густой шевелюрой.

Взгляд темных очей турчанки, вышедшей из подъезда, тут же упал на спущенное колесо, она растерянно открыла багажник, сняла белые перчатки и разыскала насос. Гораздо сложнее дело обстояло с домкратом, о необходимости которого прекрасная дама слышала, но никогда не видела его в глаза. Уже решила вернуться обратно и по телефону поднять на ноги посольскую обслугу, когда услышала за спиной бархатный баритон:

— Могу я вам помочь?

— Что вы! Нет-нет! Зачем? — Шахназ засмущалась и замахала руками, но баритон не отступил, энергично сбросил белый плащ, обнажив рыжий вельветовый пиджак, достал домкрат и насос и опытной рукой за пять минут восстановил статус-кво колеса. Все это время супруга посла мучилась в сомнениях: каким образом отблагодарить неожиданного спасителя — ведь в посольской инструкции для служебного пользования отмечалось, что загадочные русские денег от иностранцев не берут и вообще бегут от них, как от огня, опасаясь железной пяты КГБ. Как увязать все это с традициями бакшиша? Тем не менее в душе Шахназ победил Восток, и она взрыхлила содержание своей сумочки, мурлыча слова благодарности.

— Нет-нет! — вскричал молодой человек и театрально замахал руками, словно ему, как Иуде, предлагали тридцать сребреников. Пришлось сунуть смятые бумажки ему в карман, но по лицу его бродила такая печаль, что турчанке стало неудобно: в конце концов он действовал бескорыстно и, судя по внешнему виду, совсем не нуждался в лишних рублях. Шахназ порылась в сумочке и достала свою визитную карточку, молодой человек принял ее, внимательно изучил, вздев свои смолистые брови, еще больше засмущался, поняв, с кем имеет дело, и суетливо вырвал из записной книжки листочек, на котором и начертал свои координаты.

— Меня зовут Дмитрий Колосков, я художник…

— Очень приятно. Надеюсь увидеть вас на одном из приемов в нашем посольстве… Муж и я будем очень рады.

Размен улыбок, поклонов и прощальных помахиваний. Прилетевшая из сказки помчалась дальше на «пежо».

«Живут же, сволочи!», — подумал Колосков, быстренько поднялся туда, откуда махали газетой, и предстал перед волкообразным (до такой степени, что однажды, когда он заболел флюсом и обмотал щеки, дочка приняла его за серого волка) мужчиной, явно родившимся со знаком руководителя на лбу. Геннадий Коршунов им и был, возглавляя английский отдел второго главного управления КГБ, — за этим невинным названием скрывалась советская контрразведка.