Михаил Любимов - Декамерон шпионов. Записки сладострастника

— Дорогой мой, я искренне вам сочувствую и желаю победы! — сказал я. — Однако, боюсь, что вы не выдержите гонки…

Он сразу встрепенулся, словно я кольнул его в одно место шпагой. И я продолжал, зная его дух противоречия:

— Однако, не вздумайте снимать свою кандидатуру, страна пойдет ко дну без вашего руководства! Пожалуйста, мобилизуйтесь, принимайте лекарства — и в бой!

Он заулыбался от счастья, не поняв моего тайного замысла: я был убежден, что эти лекарства уничтожат его физически уже через две недели. Увы, страсть к власти одержала победу над недугом: до самых выборов он держался, словно на теннисном корте лет десять назад, он даже коряво плясал перед избирателями! Для того чтобы развеять его имидж, я направил по стране несколько его двойников: они что-то мычали с трибуны, хватались за сердце, бледнели и белели, кашляли и стонали на трибуне. Пустое дело! Не помогло. И это при том, что большинство уже забыло о том, как выглядят деньги, медикам платили унитазами, учителям — кастрюлями, стучали касками недовольные шахтеры, объявляли голодовку целые регионы и заживо сжигали себя инвалиды.

Неделю перед выборами я не спал: агенты с мест сообщали о неминуемом проигрыше Бориса, несмотря на его видимую активность вместе со всей семейкой, посылавшей счастливые улыбки в телевизор. Но — о судьба! — первый этап он выиграл, но физически так ослабел, что уже не мог появляться на публике. Я торжествовал, я завалил его противников миллионами долларов на избирательную кампанию, я организовал провокацию и заставил шефа его личной охраны генерала Коржака накрыть с поличным организаторов его кампании, он сделал это, и взял их под арест с миллионами долларов в коробках из-под ксерокса. Но деньги сыграли свою роль, а президент уволил генерала и иже с ним.

За день до выборов ко мне во сне явился Учитель, одет он был, как Владимир Неистовый, спикующий с броневичка: в тройку с галстуком, пальцы по привычке Ильича спрятаны подмышками под жилетом. В руке он держал помятую кепчонку и улыбался.

— Вы молодец, Мисаил, — сказал Юрий Владимирович, — вы сделали все, что могли, вы сделали даже невозможное. Вы создали хаос, вы выгнали главного охранника президента и его сподвижников, одновременно скомпрометировав главных сторонников Бориса. Теперь я совершенно уверен, что он потерпит сокрушительный крах! Но меня беспокоит одно: коррупция в государстве стала обычным делом, как насморк. Это создаст трудности в будущем. Хотя… это детали. Главное — победа!

Я так устал от этой сумасшедшей работы, что тихо уснул в день выборов со счастливым ощущением человека, выполнившего свой долг и реализовавшего наконец план «Голгофы». Спал я несколько дней. Когда проснулся и двинулся в туалет для совершения утреннего ритуала, то неожиданно услышал сообщение по радио о победе президента. В очах моих помутилось, и я рухнул на кафельный пол, закричав так громко, что, говорят, на Миусской площади упала с каменной лошади фигура комиссара Левинсона, героя гражданской войны, придуманного писателем Фадеевым.

«Скорая» срочно отвезла меня в знаменитую цековскую Центральную клиническую больницу, где лечились все сильные мира сего. Провалялся я долго и даже написал в завещании, чтобы на моей плите, разумеется, в Кремлевской стене, высекли слова Микеланджело в переводе нашего великого Тютчева: «Молчи, прошу, не смей меня будить. Не жить, не чувствовать — удел завидный… Отрадно спать, отрадней камнем быть». Если честно, Джованни, я предпочел бы нечто вроде Пушкина: «Ты просишь написать надгробную, Агафья? Ляг, ноги протяни, я буду эпитафья».

Победа Бориса обошлась ему дорого, и он лег на сложную операцию. Все это время правительство валяло дурака, изображая бурную деятельность, никто не верил, что он выживет, все спешили набивать карманы, прикидывая, в какую иностранную державу дать деру. К весне 1997 года почти безгласный президент неожиданно восстал из пепла и омолодил правительство, подставив под троечника премьера двух бойких молодцов: одного — рыжего, другого — кудрявого. Полились предложения и инициативы, заявления о прогрессе и грядущем благосостоянии. Видимость бурной деятельности на благо народа. Больше всего меня поразило, что Властолюбивый самолично заполнил декларацию о доходах, показывавшую его как средней руки пополана, который еле-еле наскреб деньги на автомобиль «Лада». Тут я с ужасом отметил, что страна уже привыкла жить без пенсий и зарплат, а самосожжения, голодные забастовки, самоубийства, не говоря о пикетах и демонстрациях, стали нормой, к которой все привыкли.

Учитель неоднократно говорил: «Власть всегда засасывает. Даже если захочешь вырваться на волю — не сможешь! Это причина всех революций». Ясно, что Бориса нужно было менять. Но на кого? Разумеется, всю операцию проводить под руководством КГБ (могут быть и другие названия), как повелось еще с тех пор, когда Феликс Эдмундович удачно организовал работу с беспризорниками.

— Органы безопасности, — неоднократно говорил Юрий Владимирович, — это мощный кулак, глаза и уши нашей партии, это истинные меченосцы, все остальные — буржуазная труха. Основная проблема в том, что руководители этой славной организации слишком рано отходят от дел по причине отстрела или преждевременной смерти. Однако я открыл закон, который внушает оптимизм: возраст отошедших в мир иной начальников нашей тайной полиции растет вместе с сознательностью населения. Дзержинский умер в 49, Менжинский — уже в 50, а я — аж в 70! Соответственно Ягоду расстреляли в 47, Ежова — в 45, Абакумова — в 48, а Берию аж в 54 года. Так что «мы живы, горит наша алая кровь огнем неистраченных сил!», этими словами американского поэта Уолтера Уитмена товарищ Сталин закончил свой доклад на съезде партии. Народ всегда обожал ЧК — ОГПУ — НКВД — КГБ, — продолжал Учитель, — рвался в агенты, активно сигнализировал о врагах народа!

Этого, дорогой Джованни, никогда не могли понять недруги нашей великой Родины, иностранные агенты, вечно жаждущие обнародовать списки чужих «агентов» (естественно, с грязными комментариями) или провести тотальную люстрацию всех партийцев и кагэбистов. Разве случайно почти все население голосовало подавляющим большинством за подполковника КГБ Владимира Путина? И не формально, а открытым сердцем и любящей душой! Не веришь, Джованни? Но я сам этому свидетель, и это не менее прекрасно, чем исполнение твоим любимым тенором Андреа Бочелли знаменитой «Аве Мария» над водами Арно во Флоренции!

Итак, Борис болел, но еще оставался при короне, но уже созревал ВВ, которого я пестовал с тех пор, как мой шеф Бухгалтер съездил в Дрезден, где бурно трудился ВВ. Как тонкий знаток живописи, он сопровождал своего тезку Владимира Александровича в Дрезденскую галерею и так красочно пояснил (и даже изобразил) картину Гвидо Рени «Пьющий Вакх», что мало потреблявший Бухгалтер ночью выпил две бутылки шнапса, сетуя на напрасно прожитые годы. С тех пор я двигал ВВ в президентскую администрацию и ФСБ, однако делать его преемником Борис не хотел. Пришлось пугнуть, что любой другой президент упечет его с семьей в тюрягу, и силой вытащить на телевидение, где он отрекся от престола и даже слезно покаялся в грехах. О том, как мы с Коржаком сжимали пассатижами некоторые чувствительные места Бориса вовремя выступления, я расскажу тебе, Джованни, в другой раз.