Михаил Любимов - Декамерон шпионов. Записки сладострастника

Но вернемся к нашим баранам, мессер. Я мирно отбыл с Лубянки в свой Очройск… тьфу, Ясенево и даже доложил педантичному Бухгалтеру, что наши прогнозы произвели вполне нормальное впечатление на Председателя. Через неделю мне неожиданно позвонили из управления кадров и попросили зайти по делу. Не удивляйся, Джованни, что я употребляю слово «cadre», принятое лишь при комплектовании армии: наша страна после революции 1917 года воевала со всем миром за торжество Идеи с неистовством, не уступающим крестоносцам, воевала за новую цивилизацию, за нового человека! В кадрах мне спокойно сообщили об увольнении по выслуге лет и показали приказ, под которым стояла подпись любимейшего Юрия Владимировича (как мило он улыбался, пожимая мне руку в последний раз!). Причем меня лишили даже ведомственной поликлиники — жестокость необыкновенная, если учесть скудость пенсии и болезни, которые дарит нам старость с гораздо большей щедростью, чем радости.

Выброшенный с любимой службы, как изношенный носок, я был в отчаянии и даже подумывал наложить на себя руки. Неужели разведка должна докладывать только то, что нравится начальству? История наша в этом смысле печальна, всем известно возмущение Иосифа Грозного шифровками о грядущем нападении Гитлера, он считал это английской провокацией, а «цветок душистый прерий Лаврентий Палыч Берий» даже грозил стереть источников в лагерную пыль. Мудрый Мао Дзэдун заметил однажды, что разведка смотрит ему в рот и затем в своих докладах лишь доносит его мысли. Неужели история повторяется? Страданиям моим не было конца, не утешали ни «Солнцедар», вполне доступный при моей пенсии, ни цветы любви, которые я иногда срывал в порывах на наших подмороженных асфальтах.

Вскоре почил Леонид Стабильный, и его корона перешла к Юрию Премудрейшему, ставшему Генеральным секретарем партии — пост, Джованни, дающий власти больше, чем было у Лоренцо Медичи, которого вечно обвиняли в тирании.

Вот почему я затрепетал, услышав голос Юрия Владимировича.

— Мисаил, сейчас время позднее, но не могли бы вы ко мне заехать? — мягко спросил он, чуть-чуть покашливая.

— Конечно, Юрий Владимирович! Конечно!

Сердце мое бешено забилось — как еще может чувствовать себя пенсионер, выброшенный на свалку и вдруг внезапно востребованный на самом верху?!

— Ехать прямо на Лубянку? — грудь распирало от радости.

— Нет, — отрезал Главный. — В Колпачный переулок. Машину за вами я высылать не буду в целях конспирации. Примите все меры, проверьте, нет ли за вами «хвоста»? Хорошо?

Долгая служба в разведке отучила меня от лишних вопросов, особенно по телефону. О том, что такое «хвост», ты, по-видимому, не догадался, но это не хвост дракона, которым во Флоренции запугивали детишек, и не мрачные типы в длинных плащах с кинжалами за поясом. Это невидимые автомобили, это нежные мужчины и женщины, часто шикарно одетые, которых никогда не заподозришь в слежке. Поэтому я взял такси, доехал до метро, посматривая вокруг, сменил несколько поездов, выскочил на площади Ногина, вышел на Богдана Хмельницкого (потом эти места в революционном порыве переименовали) и, петляя по переулкам, добрался до особняка в Колпачном, когда-то местожительства бывшего грозного шефа военной контрразведки Смерш («Смерть шпионам») Виктора Абакумова, совершенно напрасно расстрелянного Никитой после кончины Иосифа Грозного. С тех пор сиятельные особы из суеверия воздерживались туда вселяться и использовали помещение в представительских целях.

Фасад дома выглядел серо и опрятно, я с понятным трепетом нажал на кнопку звонка. К моему величайшему изумлению дверь мне открыл сам Юрий Владимирович, одетый весьма по-домашнему: в тренировочных штанах из байки с начесом (такие выдавали в подведомственном ему спортивном обществе «Динамо»), войлочных тапочках и просторном палевом кардигане с железными пуговицами, наброшенном на белую рубашку с галстуком в крапинку.

— Не замерзли? — он ласково улыбался. — В помещении никого нет. Имейте в виду, что все происходит сугубо tete-a-tete сегодня, и завтра, и всегда! Впрочем, у вас и так превосходно развито чувство бдительности и конспирации…

Такое предисловие вселило в меня чувство особой ответственности. Мы вошли в кабинет орехового дерева на втором этаже и расположились в креслах рядом со стеллажами, уставленными книгами, там стояли полные собрания Ленина и Сталина, все сборники решений съездов партии. Юрий Владимирович включил электрический самовар и вынул из буфета сушки. Его аскетизм в личной жизни был общеизвестен, алкоголь он не жаловал, пищу потреблял незамысловатую и не переносил обильных угощений и возлияний, к которым был расположен Леонид Стабильный со товарищи.

— Ну как вам на пенсии?

— Как вам сказать… Вот из поликлиники выперли, — пожаловался я и почувствовал, что краска залила мне щеки: вот уж мелкая душонка! Тебя призвали для серьезного разговора, а ты со своей поликлиникой!

— Я сознательно сразу же постарался изолировать вас от чекистской среды, — улыбнулся Главный. — Вы не очень на меня обиделись?

Я промолчал, врать не хотелось, да и вообще все происходящее настолько захлестнуло меня, что казалось полной фантастикой. Обиделся ли я? Еще бы! Выгнать на мизерную пенсию и лишить всех привилегий! И именно в тот момент, когда я собирался серьезно заняться своими зубами, съеденными проклятым кариесом. Но выкладывать все своему хозяину я не решился.

— Ну тогда уж извините меня! Вы поняли, почему мы вас уволили?

(Ох уж это «мы»!)

— Думаю, из-за моих прогнозов, — прямо ответил я, считая ниже своего достоинства разыгрывать простака.

— Ваших великолепных прогнозов, — поправил шеф, повергнув меня в изумление. — Ничего ужаснее я не читал… Помнится, такое же впечатление произвели на меня откровения Иоанна Богослова в Новом Завете и его описание Апокалипсиса. Честно говоря, после вашей работы я не спал несколько ночей. Однако она положила конец моим сомнениям. Выхода нет.

Юрий Премудрейший встал и прошелся по комнате, шурша войлочными тапочками по отполированному паркету. Я был настолько поражен, что даже вынул изо рта сушку (простую, ванильные и прочие он не жаловал) и отставил в сторону чашку с китайским чаем, который ему обычно присылали заграничные резиденты КГБ.

— Вы готовы выполнить мое задание особой важности?

— Так точно! — ответил я и привстал, но Юрий Владимирович жестом усадил меня обратно.

Ты не представляешь, дражайший Джованни, что творилось в моей груди! Я боготворил Главного не меньше, чем ты восторгался Данте Алигьери, хотя в тот момент еще не считал его своим Учителем. Это чувство возникло позже.

— Я не сомневался в вашей преданности, Мисаил, ибо знаю вас давно, да и не забывал о вас…