Михаил Любимов - Декамерон шпионов. Записки сладострастника

Наверху, потея и холодея от броских сцен, под руководством Громова трудилась команда оперативников, снимавших и отдельные кадры, и целый фильм. Не совсем в новинку, но все равно интересно и забавно, особенно при участии известных стране персонажей. Посмеивались, беззлобно честили счастливых «голубых» последними словами, кто-то заметил, что лично расстрелял бы распутного скрипача, к тому же члена КПСС, покрывавшего, словно племенной баран, почти всю компанию, а остальных выслал бы на необитаемый остров — пусть веселятся вдоволь! Наблюдая за сценами Содома и Гоморры, Громов вдруг почувствовал, что брюки его оттопырились — это привело его в ужас: неужели он… ответственный сотрудник Комитета… секретарь парторганизации… неужели? Он с большим трудом оторвался от глазка, повернулся спиной к остальным, попытался снять возбуждение, но ничего не выходило, просто черт знает что! Пришлось срочно побежать в туалет…

Новая жизнь Джона Уоррена оказалось необыкновенно радостной, о таком и во сне не снилось, Москва превратилась в восхитительнейшую столицу мира, и даже советский строй, который на себе он ощущал слабо, но все-таки не одобрял, вдруг приобрел привлекательные черты. И депрессию сняло как рукой (ах, как был прав папаша Фрейд, все болезни у нас от несвершившихся плотских желаний!), и настроение исправилось, и по работе все шло гладко.

— Вы просто молодец, Джон, я очень доволен вашей последней справкой, — говорил Барнс. — Я очень рад, что у вас прошел сплин, он, наверное, объяснялся этой ужасной русской зимой. Как вы проводите свободное время?

— Часто хожу на русский балет.

— Очень хорошо. Посетите исторический музей. Тогда вы поймете, что мы с русскими — исторические враги, ведь они всегда угрожали нашим колониям в Индии и Афганистане. Первые англичане появились в России во времена Ивана IV, они мудро подметили, что русские — весьма грязны, жуликоваты и ленивы. Правда, вывозили мы у них много рыбы, древесины, меда и воска.

— А мне русские нравятся! — искренне заметил Уоррен. — Они добры, великодушны, особенно, когда выпьют, очень любят искусство. А вот одеты они ужасно!

— На этот счет есть хороший анекдот, — хохотнул Барнс. — Портной сшил заказчику костюм, в котором один рукав был в два раза длиннее другого. Приятель посоветовал заказчику изогнуться так, чтобы этого не было заметно. Идут они по улице и слышат реплику англичанина: «Наконец-то в России научились шить костюмы! Посмотри на этого горбуна, как чудесно сидит на нем пиджак!»

Ах, если бы все время вращать себя в интеллектуальной компании русских, но своих! Мешали колония, серое окружение, пустые дипломаты, мнившие себя богами, их жены, вечно озабоченные грядущими покупками, в сущности никогда не испытавшие высот любви (даже лесбийской!). Однажды, возвращаясь со свидания, встретил Мэгги, бледную и грустную.

— Как рада вас видеть, Джон! Где это вы пропадаете по вечерам?

— Прогуливался…

— А я как раз сейчас думала о вас, — и смотрела на него, как кот на сало, хотелось повернуться и уйти.

— Обнимите меня, мне холодно… — подумалось: боже, какая омерзительная баба!

Он обнял Мэгги, вспомнил великолепный профиль Владлена и отдернул руку, словно дотронулся до скользкой змеи. Заставил себя вновь обнять ее, добрались до посольства — пришлось имитировать груду неотложных дел, иначе не отвертеться от чашки кофе у Мэгги… Достаточно того жуткого ужина в «Метрополе» и грубых поползновений затянуть его к себе.

На Лубянке прорабатывали все варианты вербовочной беседы. Громов изобрел новую тактику в отношениях с Чикиным: зная его дух противоречия, выдвигал чикинские идеи. На этот раз настаивал не спешить с «голубым» Джоном. Петр Иванович уже не помнил своей последней диспозиции, и настоял на форсированной вербовке, резонно заметив, что «хватит тянуть кота за хвост». Заодно он заботился о своей репутации: дошли слухи, что подчиненные считают его тряпкой и партийным выскочкой, ничего не понимавшим в чекистских делах, — вот и проявил решительность.

— Зачем нам тянуть? Вывалить все компры сразу! — наступал он на хитрого Громова. — В вас говорит либерализм! Именно вывалить все, шокировать, оглушить, деморализовать, не оставить ни одного спасительного выхода!

— Я не уверен, что он поведет себя правильно… — для вида возразил довольный Громов.

— А вам и не нужно быть уверенным, — отрезал Чикин, властно сверкая глазами. — Операцию буду проводить лично я.

Это был сюрпризик. Шеф неожиданно обыграл Громова, теперь и все лавры урвет, оставив его с носом, получит орден, а секретарю парторганизации выгорят лишь медалишка или почетная грамота, черт ее побери! С другой стороны, в случае крушения вербовки (тут Громов вспомнил, как дико хохотал один гомик, когда ему предъявили фотографии в постели с партнером, и не только хохотал, но молил подарить их на память, чтобы показать жене), вся ответственность падала на шефа…

Конец мая, зелено и свежо, до приватной дачи, запрятанной близ писательского городка на Пахре, добирались на трех «Волгах», покачивались патриархально на сидениях, посматривая на прозрачные, словно сарафан русской красавицы, березовые рощи, за ними мелькали обширные и запущенные поля. Владлен сидел за рулем, рядом с ним откинулся на сиденье скрипач, а позади — Джон и Леонид.

— Посмотри на эти березки — символ России, на эти просторы, — говорил Леонид, нежно гладя руку Джона. — Наш последний царь считал, что обилие пространства — это несчастье России. Но избыточность природы рождает избыточность души…

А сам думал: боже, как осточертел мне этот английский мудак! Скорее бы от него отвязаться, выполнить свой долг, а то закроют, сволочи, выезд за границу или подложат другую свинью, это они умеют, вот когда помочь надо, сразу ретивость пропадает: сколько намучился в прошлом году из-за постройки бани на собственном дачном участке! Конечно, знал, что запрещено, но думал, что органы помогут… Подумаете, преступление!

Вывернули на шоссе, зажатое зелеными заборами государственных дач, еще повиляли, проехали пару «кирпичей» и прибыли на точку. На даче к делу перешли не сразу, не спешили, создавали атмосферу, пили шампанское, слушали Баха, вели беседы о культуре и ее роли в истории цивилизации. Почему греческое искусство осталось самым великим в мире? Потому что красоту можно понять лишь из обладания мужчиной мужчины. Женщина, по сути дела, — это совсем другое существо, с ней нелегко найти общий язык. Женщины — это другое племя. Греки вообще предпочитали мальчиков, но у нас в стране даже подумать об этом страшно.

А как все было красиво и благородно во время афинских ночей! Тогда вообще люди жили разнообразней, понимали, что любое усреднение ведет к смерти, больше радовались жизни, осознавая ее быстротечность — чудесное качество, погибшее с появлением христианства и веры в жизнь загробную. И терпимости было больше: с одной стороны, бесконечные мальчики, с другой — процветающий остров Лесбос. Увы, с каждым веком на людей наваливались условности, а теперь и не продохнуть…